Не могу остановиться...
Не мо - гу!)))) 


Название: "НЕ ЗАБУДЬ ПОКОРМИТЬ КОШКУ..."(2)
Автор: Namorada
Фэндом: Tokyo Ghost Trip ("Токийское призрачное путешествие")
Пейринг: Инуи Соува/Исузу
Рейтинг: R
Жанр: ООС, стеб, слэш
Статус: закончен
Размер: драббл
Инуи Соува - высокий, худощавый, черноволосый двадцатипятилетний парень с завораживающим, гипнотизирующим взглядом - не верил в духов.
Не верил он в них принципально и настойчиво, о чем не ленился сообщать каждому приходящему к семейке Инуи клиенту, что вызывало откровенную панику в клиентских рядах и траурное недоумение в родственном клане: братцы Кай и Сетсу пребывали в томном негодовании, причем Кай, как старшенький, от избытка переживаний, то и дело, лупил Соуву по голове здоровым веером, а Сетсу, как красивый и невоспитанный младшенький, неуважительно фыркал на Соуву, словно рассерженный кот, обвиняя при этом Кая, что в нём нет "ни капли жалости".
читать дальшеВ том смысле - что он, Сетсу, будет делать, если Кай методом "вееротерапии" отшибет Соуве последние мозги?! С которыми и так-то проблема - ввиду отсутствия в доме мяса...
А если Кай выколотит имеющиеся, то где и каким образом Сетсу найдет еще одного фамильного единокровного медиума с таким авантюрным характером, как у братца Соувы, готового ввязываться во все аферы семейки Инуи и, не комплексуя, выполнять все капризы и запросы лучшего друга духов - Инуи Сетсу?
Проще говоря - предоставлять в его полное распоряжение свое худое, жилистое и сильное тело?
Потому что, общаться с духами - вести с ними философские разговоры, вступать в диспуты, взывать к совести, работать "санитарами леса" и "полицией нравов" - могут многие, вон, даже дальний родственничек, Рюи-кун, вполне способен заболтать любого, нарвавшегося на него без моральной подготовки духа, а вот, чтобы навтыкать в зубы, навалять по шее и развеять по окружающей среде в виде чернильного порошочка для ксерокса - вот тут уже, однозначно, необходим братец Соува, и только он...
И, желательно, с мозгами...
Единственный "фамильный единокровный медиум", красавец Инуи Соува - был неумолим и непреклонен: в духов он не верил, о чем продолжал пакостно регулярно информировать окружающих. Это было его личной аутогенной тренировкой, его персональным заговором на удачу, его более чем грамотной попыткой убедить самого себя, что все, происходящее вокруг - нормально.
Единственный раз, когда его блестящая тактика эпатажа дала сбой - когда он сдуру, с какого-то перепугу, полез утешать впервые пришедшего к ним, в квартиру семейки Инуи, дурацкого Исузу-куна - в узких белых брючках, голубой рубашечке и детской белой жилеточке - трепетную ромашку, исходившую вздохами печали от невозможности пообщаться с духом благостно почившего главы семейства...
У духа по поводу этой встречи были какие-то абсолютно свои логические наработки, он выпендривался и отказывался, братец Сетсу нервничал и сердился, дурацкий Исузу-кун жалобно, беспомощно взыдыхал, отчего глупая, детская белая жилеточка взмывала вверх и опадала на груди...
А Инуи Соува - которому было искренно наплевать на кривляющегося, как невеста на выданье, духа - способен был думать только об этой самой жилеточке, и о том, что под ней, ну, что под голубой рубашечкой, на которую эта самая жилеточка была старательно натянута... И куда бы отослать братцев Кая и Сетсу, совершенно не сочувствовавших его, Инуи Соувы, внезапным терзаниям...
Отослать - и попристальнее вгядеться в эту чертову жилеточку, будь она неладна!
Понимая, что все это - запредельно неправильно, психующий Соува прибег к своему классическому тезису...
Духов - нет!
Трудно сказать, чего он ожидал в тот момент, но уж точно не того, что дурацкий Исузу-кун заплачет, как ребенок, у которого отобрали конфетку. Потому что пообщаться с почившим главой было, оказывается, мечтой его жизни, а глава - не хочет, а духов нет, потому что так сказал Соува-сан, а он зря не скажет... И был он в этот момент таким беспомощным, таким милым, что Соуве понадобилось все его мужество, вся выдержка, чтобы не треснуть дурика по башке - совсем, как братец Кай, вот что значит голос крови! - чтобы перестал уже реветь и рвать Соуве последние нервы, а еще - потому что нельзя быть таким милым...
А дурацкая белая жилеточка все стояла в глазах, и рубашечка под ней, и две верхние пуговички рубашечки...
И пришлось, сжимая кулаки в карманах куртки, проклиная себя, ввязываться и подписываться, таскать на себе и прикрывать собой... А еще, когда братец Кай - худенькая рыжеволосая бестия с точеным лицом и все понимающими глазами - наглядно показал ему в палате больницы, можно сказать, ткнул Соуву высоко задранным носом в то, что дурацкий Исузу-кун, оказывается, самый настоящий живой дух, а это значит, что проблем у мальчишки столько, что, остается лишь мечтать его в ближайшие тридцать минут еще живым увидеть, стало ясно, что отступать некуда...
И, дурея от самого себя, в коридоре злосчатной больницы, сорвавшийся с катушек Соува чуть ли не в любви признавался восторженно таравщившемуся на него хлюпику в узеньких белых брючках, когда, вызверившись злым взглядом в потолок, клялся духу главы семейства хлюпика защищать, от себя не отпускать и вообще - всячески принимать участие в дурацкой жизни дурацкого Исузу-куна, смотревшего в этот момент на Соуву с восторгом и обожанием.
Пришлось селить хлюпика у себя в квартире, даром, что он в деле общения с духами был также бесполезен, как кошка Тито, зато дурацкий Исузу-кун отлично управлялся с хозяйством, был внимателен и заботлив, но, в первую очередь, не переставая, жадно жрал глазами высокую, худую, чуть сутулящуюся фигуру Соувы-сана, стоило тому лишь появиться в пределах видимости.
Видимо, сам не понимая, что делает и на что провоцирует Исузу Соуву.
И, похоже было, что так плохо повлиявшая на психическое здоровье Соувы дурацкая белая жилеточка уже не так невозможна, как казалось в самом начале знакомства - ну, то есть, познакомиться с ней поближе, разобраться, что там, под ней, и под рубашечкой на пуговичках...
Но вот сделать первый шаг...
Видимо, так бы и пялились они друг на друга, овеваемые каждый своими извращенными фантазиями и нервными переживаниями...
Но тут в дело вступили рабочие будни, и честь и хвала братцу Каю, первым прозорливо углядевшему с каким нездоровым румянцем на скулах вылетает, шипя от злости, из квартиры братец Соува, стоит лишь его взгляду упасть на круглую, обтянутую белыми брючками задницу дурацкого Исузу-куна, старательно готовящего обед... И каким тоскливым, депрессивным взглядом провожает сбегающего перетрусившим сайгаком Соуву-сана хозяйственный хлюпик...
И вот за это, за понимание и человеколюбие, лохматая, рыжеволосая бестия - братец Кай - может лупить Соуву своим веером по голове сколько хочет, наплевав на причитания братца Сетсу, потому что, не вмешайся он вовремя...
Привыкнув с детства общаться с духами, ведя семейный бизнес "шаманов Итако" - где умение болтать с потусторонним миром передавалось из поколения в поколение - три братца Инуи абсолютно забыли, что все их загадочные, малоадекватные телодвижения в процессе общения с душами, духами и иными формами несуществующих материй для ни разу не подготовленного дурацкого Исузу-куна могут выглядеть странно, а иногда и страшновато...
Как тогда, когда Соува важно прошествовал из рабочего помещения мимо обалдевшего хлюпика, не отвечая на приветствие, не замечая его перепуганного взгляда, потому что был в этот момент совершенно не Инуи Соувой, а очень даже дамой средних лет, категорически желавшей завершить какие-то незавершенные в мире живущих ужасно важные дела. Уходил он, вернее, дама под руку со своей сестрой-близняшкой, а со стороны это выглядело так, словно Соуву, вцепившись тому в руку, утаскивала в неизвестном направлении незнакомая тетка, а Кай и Сетсу, вместо того, чтобы спасать внезапно сошедшего с ума братца, понимающе кивали головами и чуть не платочками вслед махали.
Вернувшийся через несколько часов Соува - мрачный, уставший, желающий только спать и еще раз спать - посмотрел на Исузу-куна, словно видел его впервые, буркнул нечто, в чем с трудом можно было узнать "драсссте", снова посмотрел, зацепился взглядом за белые брючки - а потом внезапно хмыкнул и - свалил в ванную.
Откуда прямиком отбыл на свою кровать, где и спал почти сутки.
Перенервничавший Исузу-кун, не привыкший, что Соува-сан его не замечает и не узнает, а уж, тем более, внезапно запирается от него в ванной, да к тому же и не ужинает, методично поронял один комплект посуды из обеденного сервиза на пол - так у него дрожали руки - и уже целенаправленно приступал ко второму комплекту, предположительно, с той же целью, как озаренный светлой догадкой и пониманием происходящего братец Кай спас остатки обеденного сервиза из рук дурацкого Исузу-куна - и все ему объяснил.
Он посадил хлюпика в узких белых брючках на диванчик, крепко держал в руках подрагивающие, похолодевшие ладошки - и рассказывал, что Соува - медиум, самый лучший, уникальный. И когда братец Сетсу - по просьбе плачущих родственников - вызывает того или иного духа, он иногда пользуется телом Соувы, чтобы дать этому самому духу возможность существовать в нашем мире: ходить, говорить, строить глазки и, при необходимости, ругаться. Потому что другой возможности - кроме тела Соувы - для духа просто нет.
При этом Соува абсолюто не в курсе происходящего, и что именно вытворяет дух, пользующийся его телом, как снятой на пару часов квартирой, понятия не имеет.
Оказалось, что не все знания - благо.
Чувствуя, как еще сильнее похолодели в его руках вздрагивающие ладошки, а в обычно восторженных, а сейчас страдальчески прищуренных глазах забродили абсолютно лишние, ненужные мысли, Кай, раза в три ускорив произношение своей программной речи, успел донести до дурацкого, на глазах впадающего в отчаяние Исузу-куна, что Соува полностью доверяет ему, Каю, и Сетсу - и они его ни разу не подводили! Ты слышишь, Исузу-кун? Ни разу! - а уж они, разумеется, беспокоятся о брате гораздо больше, чем о капризах и желаниях каких бы то ни было духов.
И ничего, что могло бы пойти во вред телу Соувы, когда он сам не способен себя защищать, духам не позволяется.
В доказательство своих слов Кай угрожающе тряхнул любимым веером, гипотетические духи, плача от страха, забились под диван, а Кай в тот момент подумал, что теперь нужно будет еще тщательнее следить за всеми передвижениями Соувы напару с очередным духом, потому что, если братец Соува, втянутый духом в какой-нибудь разгул, в один прекрасный момент очнется и не найдет в квартире смешного мальчишку в белых брючках, на которого таращится, уверенный, что этого никто не замечает, то "спасибо" братец Соува не скажет никому!
Понимание, насколько эта мысль была правильной, догнало Кая уже через несколько дней.
Очередной, свалившийся на голову братцам Инуи дух был отвязным мелким членом средней мафиозной группировки , и желания у него были соответственные - найти запрятанные пятнадцать лет назад деньги, в бар с бабами, и - выпить! Братец Сетсу стандарно, больше из вежливости, поинтересовался, может ли он воспользоваться телом Соувы, и, не дослушав ответа, тут же адресовал шебутного гангстера в по-юношески худощавое тело брата.
И, если поиск денег сопровождался только дракой, закончившейся благополучно для Соувы, вернее, для гангстера в теле Соувы, то далее, в баре, Кай ощущал себя озверевшим гувернером плохо адекватного наследника, и, чем дальше, тем больше: он выдирал из рук братца Соувы бокалы с виски, которые тот не хотел отдавать, оттаскивал от него толпу девиц легкого поведения, рвавшихся украсить постель такого денежного красавца своими телами, которые Соува не желал выпускать...
А Кай, уже входивший в раж, все это время чувствовал спиной отчаянно-беспомощный взгляд смешного мальчишки в узеньких белых брючках, кусавшего губы, почему и отдирал от недовольного Соувы повизгивающих девиц, расшвыривал бокалы с виски и откровенно вел себя как деспот, потому что знал - если что-то пойдет не так, братец Соува ни ему, ни Сетсу, этого не простит.
Ну, когда придет в себя.
И, ради справедливости надо сказать, что техника безопасности такого рабочего процесса, действительно, на грани фола.
Скорей бы они уже договорились, что ли...
Дома, выкинутый волевым решением Кая из тела Соувы, дух мафиози страдальчески вздыхал в кресле, что ему не дали от души повеселиться, Кай мысленно вытирал пот со лба, молясь и крестясь одновременно, что смог выдержать подобное испытание, а на пороге квартиры возник Соува - мрачный, усталый, задумчивый, словно прислушивающийся к ощущениям внутри себя.
- Что вы со мной делали?... Роняли?... - недовольно спросил он и, не дожидаясь ответа, побрел в сторону своей постели.
Вопрос был исключительно риторическим и ответа не подразумевал. Соува прекрасно знал, что братья не допустят, чтобы с ним произошло хоть что-то, с их точки зрения, неприемлемое или опасное.
На пути к двухъярусной кровати Соува увидел на полу кошачью миску. Кошка Тито была его любимицей, это знали все, проживающие в квартире.
- Исузу-кун... Прости, что отвлекаю... Ты покормил кошку?...
Непривычная тишина в ответ заставила Соуву медленно повернуть голову вправо - в двух шагах от него стоял, замерев, дурацкий Исузу-кун и смотрел на Соуву странным взглядом, в котором взахлеб смешались напряжение, отчаяние, надежда и тоска.
Такого взгляда у хлюпика в узких белых брючках Соува еще не видел - он даже забыл, насколько устал, как измотал его нахальный дух своими капризами. Инуи Соува напрягся - и тоже замер, прожигая черными, усталыми, словно потухшими глазами, дурацкого Исузу-куна вместе с его дурацкой жилеточкой.
И вот тут - что совершил братец Кай, каким образом, под каким предлогом он в несколько секунд выставил из квартиры троих взрослых парней в компании с бестелесным духом впридачу, ноющим что для полного счастья хорошо бы на дорожку сыграть в казино, осталось неизвестным.
Кай никогда об этом не говорил.
Просто гулко хлопнула входная дверь - и наступила тишина.
А они так и стояли - в двух шагах друг от друга. Не видя ничего вокруг, еще не понимая, что остались одни, но уже ощущая, что сегодня - сейчас - так просто разойтись не удастся.
Не получится.
- Исузу-кун... Ты... Покормил... кошку?... - негромкий, чуть утомленный голос похрипывает, в него добавляются грудные нотки.
- Сейчас... Соува-сан... - на выдохе, негромко, чуть растягивая слова...
Исузу медленно разворачивается - медленно, как механическая кукла. Плечи, спина напряжены так, что, кажется, вот-вот начнут лопаться проходящие под кожей тонкие голубоватые жилки. Он идет к стоящей на полу под окном кошачьей миске, наклоняется, трясущимися пальцами нащупывает пакет с кормом, приопускает его над миской...
Он не сразу понимает, что все это время, пока шел к окну, почти не дышал.
Плечами, спиной, всем телом он чувствует, как сзади, со спины, так же медленно, к нему приближается человек.
Снившийся не одну ночь, не одну неделю... Ставший его кошмаром и затаенным счастьем...
Лицо которого знакомо и дорого до мельчайшей черточки...
Человек, еще час назад, на его глазах бывший не собой...
А сейчас?! Сейчас это - он?! Это точно он?!
Соува-сан?...
Кто знает...
Исузу все еще наклоняется над кошачьей миской, с трудом переводит дыхание. Подошедший человек становится сзади, вплотную, Исузу чувствует - ногами, ягодицами - прикосновение чужого тепла.
Он медленно распрямляется, из разжавшейся ладони на пол беспомощно падает пакет с кошачьим кормом.
Затылок, шею опаляет горячее, напряженное, с трудом сдерживаемое дыхание, телом он ощущает чужое, все жарче разгорающееся тепло.
Исузу разворачивается и мгновенно попадает в капкан черных гипнотических глаз - еще несколько минут назад устало-безжизненных, а сейчас, внезапно, вдруг, полыхнувших черным отблеском ночной грозы.
Но он должен точно знать...
Точно!
- Соува-сан... - шепотом, теряя голос, почти беззвучно, одними губами. - Соува-сан... Я... накормил кошку... Можно?...
Он видит согласие в глазах цвета ночной грозы, в чуть заметно дрогнувшей линии упругих губ, в руках, чуть подающихся назад и в пальцах, с силой сжимающих, отводящих в стороны края зеленой, брезентовой удлинненной куртки.
Чтобы не мешала, потому что - можно.
Все правильно, этот парень должен знать...
Соува, чуть прищурившись, смотрит как подается вперед худенький мальчишка в узких белых брючках, как он прижимается щекой, лбом к его груди, обтянутой черной, фирменной футболкой, и замирает так на несколько секунд, задерживая дыхание.
В ребра Соувы рвется, колотится, как сумасшедшее, загоняя ритм, чужое сердце.
Всё, что позволяет себе Инуи Соува - стащить с плеч зеленую куртку и, не глядя, бросить ее на пол, за спиной.
Чтобы не смела мешать смешному, худенькому мальчишке с восторженными глазами получить все, что он так долго ждал.
Воздух в комнате напоминает липкую патоку, он заползает в горло, его приходится глотать с усилием, иначе есть риск просто задохнуться.
Тонкие, вздрагивающие ладони Исузу скользят по груди Соувы сверху вниз - словно, не веря себе - замирая на мгновение и снова вжимаясь в черную ткань, ощупывая сильное тело под ней. Вот рука, панически дернувшись, взлетает вверх, и раскаленные пальцы, поглаживая, осторожно сжимаются на горле - открытом, беззащитном, с готовностью принимающим сдавливающую его ладонь - сжимаются бережно, но настойчиво.
Даже если этот мальчишка сейчас задушит его, сам не понимая, что делает, просто от невозможности справиться с рвущими его на куски эмоциями, Инуи Соува даже пальцем не шевельнет.
Он же сказал, что - можно.
Ему и без этих вздрагивающих ладоней почти нечем дышать - воздух глотается с трудом, застревая в горле.
Тонкие пальцы Исузу гладят впалую, худую щеку, подбородок, поднимаются по скуле, робко касаются виска. Жадно вползают в черные, посверкивающие в свете лампы волосы. Соува позволяет ласкать, ощупывать себя, как только мальчишке угодно, как только пожелает его измотанная, истерзанная ожиданием душа. Он неотрывно смотрит в обычно восторженные глаза, сейчас заполненные душным маревом и чем-то настолько горячим, затапливающим, сносящим с ног, что вынужден опереться одной рукой о подоконник, чтобы просто устоять на ногах.
Два пальца осторожно, чуть нажимая, словно убеждаясь, что под ними живая плоть, обводят контур губ. Соува на долю секунды ловит их, сжимает губами и тут же выпускает. Как пароль, как сигнал, как азбука Морзе - да, живой... да, настоящий... можно...
Они молча смотрят друг другу в глаза.
Оба знают, что так будет один раз. Только один. Сейчас.
Потом - как бы и что бы ни было потом - будет иначе.
Худенький мальчишка с растрепанными волосами внезапно с силой обхватывает руками, прижимает к себе молча стоящего перед ним парня, сердце которого лупит, как гулкий барабан. Странно, что его не слышат жители окрестных домов.
Исузу знает, что сейчас Соува-сан позволит ему все, он не хочет терять ни секунды. Не выпуская Соуву из объятий, ощупывая его, ведя губами по ткани футболки, он медленно опускается на колени. Утыкается лицом в металлическую пряжку белого кожаного ремня, чувствует щекой шершавую джинсу, холодную белую кожу. Металл чуть кислит на губах и холодит язык, но этот привкус холодной кислоты вызывает восторг.
На затылок мягко ложится сильная, горячая, чуть вздрагивающая ладонь, медленно прижимает его голову к каменно-напряженному под рваными джинсами животу.
Эта скупая, неброская, очень мужская ласка бьет по нервным окончаниям, вырывает воздух из легких, вызывая слезы на глазах.
Исузу запрокидывает голову и, стоя на коленях - снизу вверх - смаргивая слезы, смотрит в лицо склонившегося над ним Соувы.
Черные глаза Соувы мерцают, как два факела в ночи, хотя за окном, на улице всего лишь осенний вечер.
Исузу судорожно сглатывает - во рту, в горле не осталось ни капли слюны, губы нервно пылают - и обеими руками решительно берется за пряжку белого ремня. Он тянет вниз "молнию", стаскивает по сильным, худощавым ногам джинсы, не глядя, зацепив строго-черную, на контрасте с джинсой такую тонкую ткань белья, резко подается вперед - и, зажмурившись, утыкается лицом в горячее, живое, пульсирующее человеческое тепло. Кожа на бедрах Соувы неожиданно бархатная, упругая и нежная, Исузу стягивает мешающие тряпки почти до колен и жадно вбирает эту кожу губами, шарит по ней руками, как слепой, ощупывая бедра, упругие ягодицы, целует обнаженный живот, впиваясь в него снова и снова, багровеющей от возбуждения щекой чувствуя каменно-жесткую, пульсирующую, кипящую от возбуждения плоть.
Вкус этой плоти, мускусный, терпкий, ее жар, выжигающий рот и горло, он бережно вбирает губами, и пусть ему осталось, как живому духу, полчаса жизни, или что-то в этом роде, о чем всегда переживают другие, но это его минуты, это его Соува-сан, и мир может катиться к чертовой матери, потому что сейчас будет только так. Он задыхается с непривычки, но с яростной жадностью хочет больше, больше, еще больше и готов умереть за человека, чье тело - необходимое ему, как воздух - так упоительно послушно в эту минуту его рукам и губам.
Инуи Соува хорошо знает, что такое секс. С тем, кто мил, кто приятен, кто нравится.
Сейчас, в руках и губах этого неумелого, яростного мальчишки, он первый раз в жизни понимает, что такое секс с тем, кто тебя любит. Дьявол, он же чуть не умер! Он вынужден обеими руками схватиться за подоконник, иначе может не устоять на ногах. Слух меняется, все лишние, чужие, ненужные звуки исчезают, погибают, он слышит только судорожное дыхание у своих ног, истерический стук собственного сердца и собственный потрясенный, благодарный стон.
Соува решительно опускается на колени, перехватывая обеими руками сгибающегося, шатающегося от шквальных, топящих эмоций мальчишку, прижимает к себе, целует лоб, волосы, конвульсивно сжатый кулак. У Соувы первый раз в жизни трясутся руки, когда он стаскивает с оцепеневшего, замершего в своем внутреннем шторме Исузу свой многодневный кошмар - белую безрукавку, голубую рубашку, пуговицы с которой разлетаются по всей комнате. Он не позволит мальчишке захлебнуться в своих сомнениях и страхах! Узкие белые брючки, сидящие, как вторая кожа, сползая, послушно обнажают худенькие ноги. Соува бережно укладывает его спиной на пол, нависает над ним, упираясь ладонями в пол, медленно сгибает руки в локтях и через секунду вдавливается, впивается пересохшими, пытающими губами в послушно расрывающиеся розовые губы - такие же пылающие и пересохшие. Соува целует тонкую подставляющуюся шею, плечо ключицу. Ему самому уже не хватает воздуха, его колотит, перед глазами мечутся алые круги. Он ласкает это сводящее его с ума тело, этого вынесшего ему мозг мальчишку, ласкает так, что тот уже плачет и бьется в его руках, жалобно умоляя, прося сорванным от криков и хрипов голосом - скорее, скорее... Никто уже не понимает, кому по-настоящему больно, кто главный, руки, ноги, стоны, разметавшиеся волосы, хрипы, слезы, два тела, жадно слившихся на полу у подоконника...
Один шторм на двоих.
И ничего больше не надо.
Уже потом, много потом, когда в грудь начинает поступать откуда-то взявшийся кислород, когда возвращается зрение, а тело вспоминает, что оно - живое и у него еще была когда-то голова...
- Люблю вас... Соува-сан... - одними прокусанными, вспухшими губами, в никуда.
- Говори это... Всегда... - беззвучно, скрежещущим выдохом, в никуда.
Теперь Исузу Соува знает что такое секс с тем, кто любит тебя. Что такое секс с тем, кого любишь ты.
Что такое секс, когда двое любят.
Когда возвращается Кай и ребята, они застают дома пасторальную картинку - братец Соува и Исузу-кун, вдвоем, заботливо кормят Тито, подсыпая ей корм в миску.
Кай видит искусанные, вспухшие губы восторженно-смущенного Исузу-куна, распухшие губы и радужно-мерцающий, счастливый взгляд братца Соувы...
Он отворачивается, пряча радостную улыбку.
Ну, наконец-то!
Теперь Соува сможет спокойно работать, а мальчик не будет так метаться и паниковать. Теперь они будут ждать друг друга и знать главное - они принадлежат друг другу и ничто в мире не в силах уже это изменить.
Потому что самая главная, основная битва с миром духов - впереди. И Соуве нужны будут силы.
И теперь ему есть кого защищать. И ради кого выживать.
И кошка...
Кошка теперь будет накормлена регулярно, в этом можно не сомневаться.
- Исузу-кун... Ты покормил кошку?...
- Да, Соува-сан!... Конечно!...
*****





Название: "НЕ ЗАБУДЬ ПОКОРМИТЬ КОШКУ..."(2)
Автор: Namorada
Фэндом: Tokyo Ghost Trip ("Токийское призрачное путешествие")
Пейринг: Инуи Соува/Исузу
Рейтинг: R
Жанр: ООС, стеб, слэш
Статус: закончен
Размер: драббл
Инуи Соува - высокий, худощавый, черноволосый двадцатипятилетний парень с завораживающим, гипнотизирующим взглядом - не верил в духов.
Не верил он в них принципально и настойчиво, о чем не ленился сообщать каждому приходящему к семейке Инуи клиенту, что вызывало откровенную панику в клиентских рядах и траурное недоумение в родственном клане: братцы Кай и Сетсу пребывали в томном негодовании, причем Кай, как старшенький, от избытка переживаний, то и дело, лупил Соуву по голове здоровым веером, а Сетсу, как красивый и невоспитанный младшенький, неуважительно фыркал на Соуву, словно рассерженный кот, обвиняя при этом Кая, что в нём нет "ни капли жалости".
читать дальшеВ том смысле - что он, Сетсу, будет делать, если Кай методом "вееротерапии" отшибет Соуве последние мозги?! С которыми и так-то проблема - ввиду отсутствия в доме мяса...
А если Кай выколотит имеющиеся, то где и каким образом Сетсу найдет еще одного фамильного единокровного медиума с таким авантюрным характером, как у братца Соувы, готового ввязываться во все аферы семейки Инуи и, не комплексуя, выполнять все капризы и запросы лучшего друга духов - Инуи Сетсу?
Проще говоря - предоставлять в его полное распоряжение свое худое, жилистое и сильное тело?
Потому что, общаться с духами - вести с ними философские разговоры, вступать в диспуты, взывать к совести, работать "санитарами леса" и "полицией нравов" - могут многие, вон, даже дальний родственничек, Рюи-кун, вполне способен заболтать любого, нарвавшегося на него без моральной подготовки духа, а вот, чтобы навтыкать в зубы, навалять по шее и развеять по окружающей среде в виде чернильного порошочка для ксерокса - вот тут уже, однозначно, необходим братец Соува, и только он...
И, желательно, с мозгами...
Единственный "фамильный единокровный медиум", красавец Инуи Соува - был неумолим и непреклонен: в духов он не верил, о чем продолжал пакостно регулярно информировать окружающих. Это было его личной аутогенной тренировкой, его персональным заговором на удачу, его более чем грамотной попыткой убедить самого себя, что все, происходящее вокруг - нормально.
Единственный раз, когда его блестящая тактика эпатажа дала сбой - когда он сдуру, с какого-то перепугу, полез утешать впервые пришедшего к ним, в квартиру семейки Инуи, дурацкого Исузу-куна - в узких белых брючках, голубой рубашечке и детской белой жилеточке - трепетную ромашку, исходившую вздохами печали от невозможности пообщаться с духом благостно почившего главы семейства...
У духа по поводу этой встречи были какие-то абсолютно свои логические наработки, он выпендривался и отказывался, братец Сетсу нервничал и сердился, дурацкий Исузу-кун жалобно, беспомощно взыдыхал, отчего глупая, детская белая жилеточка взмывала вверх и опадала на груди...
А Инуи Соува - которому было искренно наплевать на кривляющегося, как невеста на выданье, духа - способен был думать только об этой самой жилеточке, и о том, что под ней, ну, что под голубой рубашечкой, на которую эта самая жилеточка была старательно натянута... И куда бы отослать братцев Кая и Сетсу, совершенно не сочувствовавших его, Инуи Соувы, внезапным терзаниям...
Отослать - и попристальнее вгядеться в эту чертову жилеточку, будь она неладна!
Понимая, что все это - запредельно неправильно, психующий Соува прибег к своему классическому тезису...
Духов - нет!
Трудно сказать, чего он ожидал в тот момент, но уж точно не того, что дурацкий Исузу-кун заплачет, как ребенок, у которого отобрали конфетку. Потому что пообщаться с почившим главой было, оказывается, мечтой его жизни, а глава - не хочет, а духов нет, потому что так сказал Соува-сан, а он зря не скажет... И был он в этот момент таким беспомощным, таким милым, что Соуве понадобилось все его мужество, вся выдержка, чтобы не треснуть дурика по башке - совсем, как братец Кай, вот что значит голос крови! - чтобы перестал уже реветь и рвать Соуве последние нервы, а еще - потому что нельзя быть таким милым...
А дурацкая белая жилеточка все стояла в глазах, и рубашечка под ней, и две верхние пуговички рубашечки...
И пришлось, сжимая кулаки в карманах куртки, проклиная себя, ввязываться и подписываться, таскать на себе и прикрывать собой... А еще, когда братец Кай - худенькая рыжеволосая бестия с точеным лицом и все понимающими глазами - наглядно показал ему в палате больницы, можно сказать, ткнул Соуву высоко задранным носом в то, что дурацкий Исузу-кун, оказывается, самый настоящий живой дух, а это значит, что проблем у мальчишки столько, что, остается лишь мечтать его в ближайшие тридцать минут еще живым увидеть, стало ясно, что отступать некуда...
И, дурея от самого себя, в коридоре злосчатной больницы, сорвавшийся с катушек Соува чуть ли не в любви признавался восторженно таравщившемуся на него хлюпику в узеньких белых брючках, когда, вызверившись злым взглядом в потолок, клялся духу главы семейства хлюпика защищать, от себя не отпускать и вообще - всячески принимать участие в дурацкой жизни дурацкого Исузу-куна, смотревшего в этот момент на Соуву с восторгом и обожанием.
Пришлось селить хлюпика у себя в квартире, даром, что он в деле общения с духами был также бесполезен, как кошка Тито, зато дурацкий Исузу-кун отлично управлялся с хозяйством, был внимателен и заботлив, но, в первую очередь, не переставая, жадно жрал глазами высокую, худую, чуть сутулящуюся фигуру Соувы-сана, стоило тому лишь появиться в пределах видимости.
Видимо, сам не понимая, что делает и на что провоцирует Исузу Соуву.
И, похоже было, что так плохо повлиявшая на психическое здоровье Соувы дурацкая белая жилеточка уже не так невозможна, как казалось в самом начале знакомства - ну, то есть, познакомиться с ней поближе, разобраться, что там, под ней, и под рубашечкой на пуговичках...
Но вот сделать первый шаг...
Видимо, так бы и пялились они друг на друга, овеваемые каждый своими извращенными фантазиями и нервными переживаниями...
Но тут в дело вступили рабочие будни, и честь и хвала братцу Каю, первым прозорливо углядевшему с каким нездоровым румянцем на скулах вылетает, шипя от злости, из квартиры братец Соува, стоит лишь его взгляду упасть на круглую, обтянутую белыми брючками задницу дурацкого Исузу-куна, старательно готовящего обед... И каким тоскливым, депрессивным взглядом провожает сбегающего перетрусившим сайгаком Соуву-сана хозяйственный хлюпик...
И вот за это, за понимание и человеколюбие, лохматая, рыжеволосая бестия - братец Кай - может лупить Соуву своим веером по голове сколько хочет, наплевав на причитания братца Сетсу, потому что, не вмешайся он вовремя...
Привыкнув с детства общаться с духами, ведя семейный бизнес "шаманов Итако" - где умение болтать с потусторонним миром передавалось из поколения в поколение - три братца Инуи абсолютно забыли, что все их загадочные, малоадекватные телодвижения в процессе общения с душами, духами и иными формами несуществующих материй для ни разу не подготовленного дурацкого Исузу-куна могут выглядеть странно, а иногда и страшновато...
Как тогда, когда Соува важно прошествовал из рабочего помещения мимо обалдевшего хлюпика, не отвечая на приветствие, не замечая его перепуганного взгляда, потому что был в этот момент совершенно не Инуи Соувой, а очень даже дамой средних лет, категорически желавшей завершить какие-то незавершенные в мире живущих ужасно важные дела. Уходил он, вернее, дама под руку со своей сестрой-близняшкой, а со стороны это выглядело так, словно Соуву, вцепившись тому в руку, утаскивала в неизвестном направлении незнакомая тетка, а Кай и Сетсу, вместо того, чтобы спасать внезапно сошедшего с ума братца, понимающе кивали головами и чуть не платочками вслед махали.
Вернувшийся через несколько часов Соува - мрачный, уставший, желающий только спать и еще раз спать - посмотрел на Исузу-куна, словно видел его впервые, буркнул нечто, в чем с трудом можно было узнать "драсссте", снова посмотрел, зацепился взглядом за белые брючки - а потом внезапно хмыкнул и - свалил в ванную.
Откуда прямиком отбыл на свою кровать, где и спал почти сутки.
Перенервничавший Исузу-кун, не привыкший, что Соува-сан его не замечает и не узнает, а уж, тем более, внезапно запирается от него в ванной, да к тому же и не ужинает, методично поронял один комплект посуды из обеденного сервиза на пол - так у него дрожали руки - и уже целенаправленно приступал ко второму комплекту, предположительно, с той же целью, как озаренный светлой догадкой и пониманием происходящего братец Кай спас остатки обеденного сервиза из рук дурацкого Исузу-куна - и все ему объяснил.
Он посадил хлюпика в узких белых брючках на диванчик, крепко держал в руках подрагивающие, похолодевшие ладошки - и рассказывал, что Соува - медиум, самый лучший, уникальный. И когда братец Сетсу - по просьбе плачущих родственников - вызывает того или иного духа, он иногда пользуется телом Соувы, чтобы дать этому самому духу возможность существовать в нашем мире: ходить, говорить, строить глазки и, при необходимости, ругаться. Потому что другой возможности - кроме тела Соувы - для духа просто нет.
При этом Соува абсолюто не в курсе происходящего, и что именно вытворяет дух, пользующийся его телом, как снятой на пару часов квартирой, понятия не имеет.
Оказалось, что не все знания - благо.
Чувствуя, как еще сильнее похолодели в его руках вздрагивающие ладошки, а в обычно восторженных, а сейчас страдальчески прищуренных глазах забродили абсолютно лишние, ненужные мысли, Кай, раза в три ускорив произношение своей программной речи, успел донести до дурацкого, на глазах впадающего в отчаяние Исузу-куна, что Соува полностью доверяет ему, Каю, и Сетсу - и они его ни разу не подводили! Ты слышишь, Исузу-кун? Ни разу! - а уж они, разумеется, беспокоятся о брате гораздо больше, чем о капризах и желаниях каких бы то ни было духов.
И ничего, что могло бы пойти во вред телу Соувы, когда он сам не способен себя защищать, духам не позволяется.
В доказательство своих слов Кай угрожающе тряхнул любимым веером, гипотетические духи, плача от страха, забились под диван, а Кай в тот момент подумал, что теперь нужно будет еще тщательнее следить за всеми передвижениями Соувы напару с очередным духом, потому что, если братец Соува, втянутый духом в какой-нибудь разгул, в один прекрасный момент очнется и не найдет в квартире смешного мальчишку в белых брючках, на которого таращится, уверенный, что этого никто не замечает, то "спасибо" братец Соува не скажет никому!
Понимание, насколько эта мысль была правильной, догнало Кая уже через несколько дней.
Очередной, свалившийся на голову братцам Инуи дух был отвязным мелким членом средней мафиозной группировки , и желания у него были соответственные - найти запрятанные пятнадцать лет назад деньги, в бар с бабами, и - выпить! Братец Сетсу стандарно, больше из вежливости, поинтересовался, может ли он воспользоваться телом Соувы, и, не дослушав ответа, тут же адресовал шебутного гангстера в по-юношески худощавое тело брата.
И, если поиск денег сопровождался только дракой, закончившейся благополучно для Соувы, вернее, для гангстера в теле Соувы, то далее, в баре, Кай ощущал себя озверевшим гувернером плохо адекватного наследника, и, чем дальше, тем больше: он выдирал из рук братца Соувы бокалы с виски, которые тот не хотел отдавать, оттаскивал от него толпу девиц легкого поведения, рвавшихся украсить постель такого денежного красавца своими телами, которые Соува не желал выпускать...
А Кай, уже входивший в раж, все это время чувствовал спиной отчаянно-беспомощный взгляд смешного мальчишки в узеньких белых брючках, кусавшего губы, почему и отдирал от недовольного Соувы повизгивающих девиц, расшвыривал бокалы с виски и откровенно вел себя как деспот, потому что знал - если что-то пойдет не так, братец Соува ни ему, ни Сетсу, этого не простит.
Ну, когда придет в себя.
И, ради справедливости надо сказать, что техника безопасности такого рабочего процесса, действительно, на грани фола.
Скорей бы они уже договорились, что ли...
Дома, выкинутый волевым решением Кая из тела Соувы, дух мафиози страдальчески вздыхал в кресле, что ему не дали от души повеселиться, Кай мысленно вытирал пот со лба, молясь и крестясь одновременно, что смог выдержать подобное испытание, а на пороге квартиры возник Соува - мрачный, усталый, задумчивый, словно прислушивающийся к ощущениям внутри себя.
- Что вы со мной делали?... Роняли?... - недовольно спросил он и, не дожидаясь ответа, побрел в сторону своей постели.
Вопрос был исключительно риторическим и ответа не подразумевал. Соува прекрасно знал, что братья не допустят, чтобы с ним произошло хоть что-то, с их точки зрения, неприемлемое или опасное.
На пути к двухъярусной кровати Соува увидел на полу кошачью миску. Кошка Тито была его любимицей, это знали все, проживающие в квартире.
- Исузу-кун... Прости, что отвлекаю... Ты покормил кошку?...
Непривычная тишина в ответ заставила Соуву медленно повернуть голову вправо - в двух шагах от него стоял, замерев, дурацкий Исузу-кун и смотрел на Соуву странным взглядом, в котором взахлеб смешались напряжение, отчаяние, надежда и тоска.
Такого взгляда у хлюпика в узких белых брючках Соува еще не видел - он даже забыл, насколько устал, как измотал его нахальный дух своими капризами. Инуи Соува напрягся - и тоже замер, прожигая черными, усталыми, словно потухшими глазами, дурацкого Исузу-куна вместе с его дурацкой жилеточкой.
И вот тут - что совершил братец Кай, каким образом, под каким предлогом он в несколько секунд выставил из квартиры троих взрослых парней в компании с бестелесным духом впридачу, ноющим что для полного счастья хорошо бы на дорожку сыграть в казино, осталось неизвестным.
Кай никогда об этом не говорил.
Просто гулко хлопнула входная дверь - и наступила тишина.
А они так и стояли - в двух шагах друг от друга. Не видя ничего вокруг, еще не понимая, что остались одни, но уже ощущая, что сегодня - сейчас - так просто разойтись не удастся.
Не получится.
- Исузу-кун... Ты... Покормил... кошку?... - негромкий, чуть утомленный голос похрипывает, в него добавляются грудные нотки.
- Сейчас... Соува-сан... - на выдохе, негромко, чуть растягивая слова...
Исузу медленно разворачивается - медленно, как механическая кукла. Плечи, спина напряжены так, что, кажется, вот-вот начнут лопаться проходящие под кожей тонкие голубоватые жилки. Он идет к стоящей на полу под окном кошачьей миске, наклоняется, трясущимися пальцами нащупывает пакет с кормом, приопускает его над миской...
Он не сразу понимает, что все это время, пока шел к окну, почти не дышал.
Плечами, спиной, всем телом он чувствует, как сзади, со спины, так же медленно, к нему приближается человек.
Снившийся не одну ночь, не одну неделю... Ставший его кошмаром и затаенным счастьем...
Лицо которого знакомо и дорого до мельчайшей черточки...
Человек, еще час назад, на его глазах бывший не собой...
А сейчас?! Сейчас это - он?! Это точно он?!
Соува-сан?...
Кто знает...
Исузу все еще наклоняется над кошачьей миской, с трудом переводит дыхание. Подошедший человек становится сзади, вплотную, Исузу чувствует - ногами, ягодицами - прикосновение чужого тепла.
Он медленно распрямляется, из разжавшейся ладони на пол беспомощно падает пакет с кошачьим кормом.
Затылок, шею опаляет горячее, напряженное, с трудом сдерживаемое дыхание, телом он ощущает чужое, все жарче разгорающееся тепло.
Исузу разворачивается и мгновенно попадает в капкан черных гипнотических глаз - еще несколько минут назад устало-безжизненных, а сейчас, внезапно, вдруг, полыхнувших черным отблеском ночной грозы.
Но он должен точно знать...
Точно!
- Соува-сан... - шепотом, теряя голос, почти беззвучно, одними губами. - Соува-сан... Я... накормил кошку... Можно?...
Он видит согласие в глазах цвета ночной грозы, в чуть заметно дрогнувшей линии упругих губ, в руках, чуть подающихся назад и в пальцах, с силой сжимающих, отводящих в стороны края зеленой, брезентовой удлинненной куртки.
Чтобы не мешала, потому что - можно.
Все правильно, этот парень должен знать...
Соува, чуть прищурившись, смотрит как подается вперед худенький мальчишка в узких белых брючках, как он прижимается щекой, лбом к его груди, обтянутой черной, фирменной футболкой, и замирает так на несколько секунд, задерживая дыхание.
В ребра Соувы рвется, колотится, как сумасшедшее, загоняя ритм, чужое сердце.
Всё, что позволяет себе Инуи Соува - стащить с плеч зеленую куртку и, не глядя, бросить ее на пол, за спиной.
Чтобы не смела мешать смешному, худенькому мальчишке с восторженными глазами получить все, что он так долго ждал.
Воздух в комнате напоминает липкую патоку, он заползает в горло, его приходится глотать с усилием, иначе есть риск просто задохнуться.
Тонкие, вздрагивающие ладони Исузу скользят по груди Соувы сверху вниз - словно, не веря себе - замирая на мгновение и снова вжимаясь в черную ткань, ощупывая сильное тело под ней. Вот рука, панически дернувшись, взлетает вверх, и раскаленные пальцы, поглаживая, осторожно сжимаются на горле - открытом, беззащитном, с готовностью принимающим сдавливающую его ладонь - сжимаются бережно, но настойчиво.
Даже если этот мальчишка сейчас задушит его, сам не понимая, что делает, просто от невозможности справиться с рвущими его на куски эмоциями, Инуи Соува даже пальцем не шевельнет.
Он же сказал, что - можно.
Ему и без этих вздрагивающих ладоней почти нечем дышать - воздух глотается с трудом, застревая в горле.
Тонкие пальцы Исузу гладят впалую, худую щеку, подбородок, поднимаются по скуле, робко касаются виска. Жадно вползают в черные, посверкивающие в свете лампы волосы. Соува позволяет ласкать, ощупывать себя, как только мальчишке угодно, как только пожелает его измотанная, истерзанная ожиданием душа. Он неотрывно смотрит в обычно восторженные глаза, сейчас заполненные душным маревом и чем-то настолько горячим, затапливающим, сносящим с ног, что вынужден опереться одной рукой о подоконник, чтобы просто устоять на ногах.
Два пальца осторожно, чуть нажимая, словно убеждаясь, что под ними живая плоть, обводят контур губ. Соува на долю секунды ловит их, сжимает губами и тут же выпускает. Как пароль, как сигнал, как азбука Морзе - да, живой... да, настоящий... можно...
Они молча смотрят друг другу в глаза.
Оба знают, что так будет один раз. Только один. Сейчас.
Потом - как бы и что бы ни было потом - будет иначе.
Худенький мальчишка с растрепанными волосами внезапно с силой обхватывает руками, прижимает к себе молча стоящего перед ним парня, сердце которого лупит, как гулкий барабан. Странно, что его не слышат жители окрестных домов.
Исузу знает, что сейчас Соува-сан позволит ему все, он не хочет терять ни секунды. Не выпуская Соуву из объятий, ощупывая его, ведя губами по ткани футболки, он медленно опускается на колени. Утыкается лицом в металлическую пряжку белого кожаного ремня, чувствует щекой шершавую джинсу, холодную белую кожу. Металл чуть кислит на губах и холодит язык, но этот привкус холодной кислоты вызывает восторг.
На затылок мягко ложится сильная, горячая, чуть вздрагивающая ладонь, медленно прижимает его голову к каменно-напряженному под рваными джинсами животу.
Эта скупая, неброская, очень мужская ласка бьет по нервным окончаниям, вырывает воздух из легких, вызывая слезы на глазах.
Исузу запрокидывает голову и, стоя на коленях - снизу вверх - смаргивая слезы, смотрит в лицо склонившегося над ним Соувы.
Черные глаза Соувы мерцают, как два факела в ночи, хотя за окном, на улице всего лишь осенний вечер.
Исузу судорожно сглатывает - во рту, в горле не осталось ни капли слюны, губы нервно пылают - и обеими руками решительно берется за пряжку белого ремня. Он тянет вниз "молнию", стаскивает по сильным, худощавым ногам джинсы, не глядя, зацепив строго-черную, на контрасте с джинсой такую тонкую ткань белья, резко подается вперед - и, зажмурившись, утыкается лицом в горячее, живое, пульсирующее человеческое тепло. Кожа на бедрах Соувы неожиданно бархатная, упругая и нежная, Исузу стягивает мешающие тряпки почти до колен и жадно вбирает эту кожу губами, шарит по ней руками, как слепой, ощупывая бедра, упругие ягодицы, целует обнаженный живот, впиваясь в него снова и снова, багровеющей от возбуждения щекой чувствуя каменно-жесткую, пульсирующую, кипящую от возбуждения плоть.
Вкус этой плоти, мускусный, терпкий, ее жар, выжигающий рот и горло, он бережно вбирает губами, и пусть ему осталось, как живому духу, полчаса жизни, или что-то в этом роде, о чем всегда переживают другие, но это его минуты, это его Соува-сан, и мир может катиться к чертовой матери, потому что сейчас будет только так. Он задыхается с непривычки, но с яростной жадностью хочет больше, больше, еще больше и готов умереть за человека, чье тело - необходимое ему, как воздух - так упоительно послушно в эту минуту его рукам и губам.
Инуи Соува хорошо знает, что такое секс. С тем, кто мил, кто приятен, кто нравится.
Сейчас, в руках и губах этого неумелого, яростного мальчишки, он первый раз в жизни понимает, что такое секс с тем, кто тебя любит. Дьявол, он же чуть не умер! Он вынужден обеими руками схватиться за подоконник, иначе может не устоять на ногах. Слух меняется, все лишние, чужие, ненужные звуки исчезают, погибают, он слышит только судорожное дыхание у своих ног, истерический стук собственного сердца и собственный потрясенный, благодарный стон.
Соува решительно опускается на колени, перехватывая обеими руками сгибающегося, шатающегося от шквальных, топящих эмоций мальчишку, прижимает к себе, целует лоб, волосы, конвульсивно сжатый кулак. У Соувы первый раз в жизни трясутся руки, когда он стаскивает с оцепеневшего, замершего в своем внутреннем шторме Исузу свой многодневный кошмар - белую безрукавку, голубую рубашку, пуговицы с которой разлетаются по всей комнате. Он не позволит мальчишке захлебнуться в своих сомнениях и страхах! Узкие белые брючки, сидящие, как вторая кожа, сползая, послушно обнажают худенькие ноги. Соува бережно укладывает его спиной на пол, нависает над ним, упираясь ладонями в пол, медленно сгибает руки в локтях и через секунду вдавливается, впивается пересохшими, пытающими губами в послушно расрывающиеся розовые губы - такие же пылающие и пересохшие. Соува целует тонкую подставляющуюся шею, плечо ключицу. Ему самому уже не хватает воздуха, его колотит, перед глазами мечутся алые круги. Он ласкает это сводящее его с ума тело, этого вынесшего ему мозг мальчишку, ласкает так, что тот уже плачет и бьется в его руках, жалобно умоляя, прося сорванным от криков и хрипов голосом - скорее, скорее... Никто уже не понимает, кому по-настоящему больно, кто главный, руки, ноги, стоны, разметавшиеся волосы, хрипы, слезы, два тела, жадно слившихся на полу у подоконника...
Один шторм на двоих.
И ничего больше не надо.
Уже потом, много потом, когда в грудь начинает поступать откуда-то взявшийся кислород, когда возвращается зрение, а тело вспоминает, что оно - живое и у него еще была когда-то голова...
- Люблю вас... Соува-сан... - одними прокусанными, вспухшими губами, в никуда.
- Говори это... Всегда... - беззвучно, скрежещущим выдохом, в никуда.
Теперь Исузу Соува знает что такое секс с тем, кто любит тебя. Что такое секс с тем, кого любишь ты.
Что такое секс, когда двое любят.
Когда возвращается Кай и ребята, они застают дома пасторальную картинку - братец Соува и Исузу-кун, вдвоем, заботливо кормят Тито, подсыпая ей корм в миску.
Кай видит искусанные, вспухшие губы восторженно-смущенного Исузу-куна, распухшие губы и радужно-мерцающий, счастливый взгляд братца Соувы...
Он отворачивается, пряча радостную улыбку.
Ну, наконец-то!
Теперь Соува сможет спокойно работать, а мальчик не будет так метаться и паниковать. Теперь они будут ждать друг друга и знать главное - они принадлежат друг другу и ничто в мире не в силах уже это изменить.
Потому что самая главная, основная битва с миром духов - впереди. И Соуве нужны будут силы.
И теперь ему есть кого защищать. И ради кого выживать.
И кошка...
Кошка теперь будет накормлена регулярно, в этом можно не сомневаться.
- Исузу-кун... Ты покормил кошку?...
- Да, Соува-сан!... Конечно!...
*****

@темы: Фанфики - Tokyo Ghost Trip
Очень милая пара, и пишешь ты по ним просто здорово!)))
И - да, задумки есть... *
Вот по поводу твоего любимчика Кая... только не бросайся стульями)))
Очень приятно .что тебе глянулись мои красавцы!)))))
*но мы говорим только о героях))))
Наоборот, я только за то, чтобы и Кая пристроить.)))
"Воспитай любимого в родном коллективе!!"
*в процессе они... осознавания...
Ну, а кошка - это святое!))) Они ее в 13 серии хорошо на пару кормят))))
умри, Денислучше уже не напишешь))) А у тебя всякий раз получается совершенно по-особому — не лучше, не хуже, а по-другому, так, как могло быть только у этих двоих, и больше ни у кого. Эти сцены так прекрасны, каждая по-своему, оттого, что все твои герои индивидуальны. И поэтому я не устану повторять — ты изумительно талантлива, правда.И - спасибо за такие слова, засмущалась, честно!...
Мне кажется, что любая любовная сцена - это, в первую очередь, продолжение характеров героев. Потому что, не может быть, что характер-характер... бац! секс!... и опять характер-характер... Нет, разумеется, бывает секс ради секса, у плоских, двумерных личностей, конечно... Только я пишу о других))) Потому что, если человек личность - даже отрицательная - он и в сексе, и в любовной сцене будет ярок...
мне так кажется)))