Дорогие мои!
Завтра - праздник Танабата!)))
Хочу вас поздравить...)))) Пишите на бумажках желания, привязывайте их к пальмам, кактусам, березкам, акациям - не важно, к чему! Отметим нашу русскую Танабату!!)))
И есть еще двое, для которых Танабата уже не просто праздник влюбленных - а кусочек судьбы, счастливый кусочек...)
Как же без них?!))))
Я поздравляю вас с праздником!!!!
(Текст готов))) Но заключительная часть будет только завтра! В Танабату...)
Для всех, кто полюбил героев Отеля, кто, как и я, считает эту пару родной и близкой...
Подарок к Танабате!!
Название: ПРАЗДНИК ДУШИ МОЕЙ.
Сиквелл к "Открой дверь входящему...".
Автор: Namorada
Фендом: Серии "Такуми-кун, "Непорочный".
Пейринг: Баба Рёма/Найто Тайки.
Рейтинг: R/НЦ
Жанр: слэш, романс
Статус: Закончен.
Размер: мини
Предупреждение: ООС, флафф, ведра слез и неадеквата (как всегда). Сдвинута хронология, но не критично))).
Абсолютный бред, химера, автор продолжает курить бамбук!)))
*****
В этот раз он провернул всё буквально в последнюю минуту - чудом успел, за два дня дважды опоздал на съемки, а фотосессия, на которую он, проклиная всё на свете, нечеловеческим усилием всё же примчался на такси минута в минуту, проходила, оказывается, совершенно в другом зале, о чем его несколько раз предупреждали накануне по телефону, а он, разумеется, благополучно забыл. И теперь горы модного шмотья из последней коллекции бренда сиротливо валялись на стульях под безжалостными палящими софитами ровно на другом конце города, вокруг них, в отсутствии главной модели, бродила злая и нервная съемочная группа во главе с именитым фотографом, а он...
Читать дальше А он, понимая, что опоздал, похоже, окончательно, стоял на широком каменном крыльце уже никому не нужного съемочного павильона и, вытирая с висков и со лба сбегавший струйками пот - июль в Токио месяц жаркий и безжалостный, влажность воздуха 84%, и от каждого резкого движения человек покрывается водой, как в сауне - яростно тыкал в сенсорные кнопки мобильника.
Потому что не хватало еще и там опоздать!
Да, стыдно признавать, но пять лет назад он был предусмотрительнее. Моложе - и предусмотрительнее. А сейчас, глядя на него, никто и не скажет, что перед ними - взрослый, состоявшийся мужчина с именем и определенным положением в шоу-бизнесе. Бегает, как сорвавшийся с цепи, по городу, то и дело опаздывает, подводит людей...
Как мальчишка.
И кому будешь объяснять, что за последние пару месяцев он настолько заработался в своем сумасшедшем графике, что лишь вчера, в субботу, около восьми часов утра, поправляя в прихожей перед зеркалом свою знаменитую лохматую прическу с падающей на глаза челкой, чтобы уже через пару секунд бегом выскочить за дверь, он вдруг уперся взглядом в висевший рядом с зеркалом календарь, ехидно показавший ему начало новой недели? И только вчера утром у него в голове вдруг связались, сошлись, сплелись намертво в один неразрывный узел три существовавших до этого мига по отдельности понятия - июль, вторник, седьмое число...
Седьмое число, вторник, июль.. Вторник, июль, седьмое...
И - ослепляющая вспышка перед глазами.
Танабата!
Он совсем забыл, что во вторник, седьмого - Танабата...
Вернее, он просто не думал ни о какой Танабате, и для него существовали по отдельности вторник - со своими планами, седьмое число - а значит до начала нового блока фотосессий еще есть три дня...
А в июле в Токио всегда жарко и влажно, как в сауне.
Заработался...
Танабата, время любви.
Орихиме и Хикобоси, разлученным влюбленным, конечно, было проще - они спокойно сидели триста шестьдесят четыре дня, мило печалились и грустили, ждали седьмого числа седьмого месяца, чтобы снова, единожды в году, встретиться на звездном мосту - а вот если бы им, как ему, нужно было ежесуточно оказываться одновременно в двух-трех местах, встречаться с огромным количеством знакомых и незнакомых людей, что-то обсуждать, что-то подписывать, на что-то соглашаться, от чего-то отказываться, надеясь в душе лишь на то, что менеджеры его агентства хоть как-то успевают ориентироваться в этой круглосуточной гонке, и запомнят, где и когда ему надо быть, потому что сам он уже не был в состоянии ориентироваться в собственных надвигающихся проектах, и его рабочий график пугающе расползался в длину и ширину в геометрической прогрессии.
После двух недель такой, как у него, жизни влюбленный Хикобоси тут же забыл бы свою Орихиме, свой звездный мост, все свои глупости - написал бы заявление об уходе и отправился бы на железнодорожную станцию бросаться под ближайший поезд по расписанию.
А он живет так годами!
Странно ли, что он забыл только про Танабату?
Эта сумасшедшая рабочая гонка, выпивавшая из него все жизненные силы, швырявшая его ночью на кровать в состоянии такой изморочной усталости, что иногда он засыпал еще даже не рухнув головой на подушку, сыграла с ним злую шутку. Достаточно долгое время она, как маревом, скрывала от него странное томящее беспокойство, поселившееся где-то за ребрами, близко к сердцу, напоминавшее о себе в самые неожиданные моменты, словно кто-то кулаком ударял в грудную клетку откуда-то изнутри, из самого его тела. Он подскакивал, словно его ошпарили кипятком, закашливался, пару раз судорожно хватал ртом воздух - окружающие пугались, начинали суетиться, пытались напоить его водой, усадить в удобное кресло, посильнее включить кондиционер, чтобы было легче дышать. Он все валил на жару, потому что сам был уверен, что причиной всего именно жара, но странное, тянущее беспокойство никуда не отступало. Оно словно затаивалось на время, сворачиваясь клубком где-то за ребрами, чтобы потом внезапно выскочить и нанести новый неожиданный удар.
Только вчера, в восемь часов утра, глядя на себя в зеркало в прихожей своей квартиры, он понял, что все последнее время в его такой многоплановой, серьезной рабочей жизни чего-то не хватает.
Не хватает давно, похоже, очень давно - и чего-то крайне важного.
Но поскольку он не давал себе труда это заметить, а, вернее, у него физически не хватало времени это осознать, жизнь разобралась с ним своим способом - ткнула лицом в календарь, и вот тут уже никуда было не деться: ему тридцать один год, у него успешная карьера актера и модели, предложений от режиссеров, от редакций телевизионных шоу-программ много, а менеджеры его агентства с трудом втискивают наиболее интересные проекты в его бесконечный рабочий график.
Да, он уже "вышел в тираж" из типажа "мальчика-старшеклассника", возраст как-никак, и вряд ли зрители поверят в ученика старшей школы, которому идет тридцать второй год, но на смену школьным пиджакам пришли новые работы, в которые он вписался так же уверенно и профессинально, как тот же Сайто Такуми, также начинавший с "бойслав"-дорам - а пару лет назад блестяще сыгравший в последней экранизации романа русского писателя Достоевского "Братья Карамазовы", которая пользуется успехом даже на Западе. Не важно, с чего ты начинаешь - важно, что ты делаешь дальше. И можно было бы сказать, что жизнь во всем удалась, но...
Он, известный актер кино, успешная модель, талантливый шоумен Баба Рёма напрочь забыл, что через три дня - прздник Танабата.
Праздник влюбленных.
И - удар по ребрам, в грудную клетку откуда-то изнутри.
Вчера он смотрел на себя в зеркало, и до него с леденящей, какой-то обреченно-тоскливой очевидностью, одна за другой, как падающие на лицо капли холодного дождя, доходили очень простые - и от этого невыносимые мысли, от которых он и отгораживался своей бесконечной работой все последнее время.
Он не звонил Тай-тяну уже... да, уже около двух месяцев.
Просто не было времени, сумасшедший график, постоянно люди вокруг...
Хотя иногда накатывало: безумно хотелось услышать в мембране телефона знакомый грудной голос, мягкий и словно посмеивающийся. Вот почему, когда Тай-тян говорит, то и дело кажется, что он смеется - скрывая улыбку, скрывая ту звенящую нежность, всегда проскакивавшую в его словах, когда он говорит с ним, с Бабой Рёмой?
У него не было времени задумываться о таких пустяках - это смущало, казалось стыдным и "бабским".
Он не мог позволить себе ничего стыдного. И "бабского".
Легче было переждать. Пока успокоится бьющееся в горле сердце и перестанут так жадно подрагивать пальцы от тихого грудного голоса в телефонной мембране.
Некогда разговаривать, работа не ждет.
Как-нибудь потом, когда будет время...
Так работал он. Так работал сам Тай-тян, отдавший и март, и апрель, два месяца кряду, на репетиции и подготовку театральной музыкальной постановки для Икебуро Саншайн. И спал Тай-тян тогда по четыре часа в сутки - настолько длительными и массовыми были репетиции и прогоны.
Он прочел об этом в театральном еженедельнике - про четыре часа сна.
Он покупал их иногда, на бегу - вдруг случайно удастся увидеть знакомое лицо...
Так работали их друзья и приятели - тот же красавец Рен Ягами, погрязший в своих "самурайских драмах", в которых ему просто не было равных - исторические драмы и национальная одежда самураев, словно гигантским увеличительным стеклом, раскрывали, увеличивали его природное изящество, отвагу бесстрашие, и зрители, заполнявшие под забивку театральный зал, были в восторге.
Так работал Дай-тян - Ватанабе Дайсуке, верный, надежный друг, многолетний товарищ. Но у Дай-тяна сейчас проблема. Или вокруг него - проблема. Или из-за него, Дая - проблема...
Он еще не разобрался. Работа не давала ему такой возможности.
Он смог только, урвав пару часов у ночного сна, посреди рабочей недели, без предупреждения, приехать к дому Дая - и потребовать по телефону свидания в ближайшем ночном пивном пабе. В первом часу ночи.
Он уже не мог молчать, слишком много шума и сплетен ходило по поводу друга Дайске в их творческой тусовке - и задал прямые, честные, нелицеприятные вопросы.
Получив в ответ такие же прямые, честные, беспощадные к самому себе - ответы.
Чем в этой ситуации можно было помочь мелкому противному щенку Хамао Кёске - он не знал.
Но, так или иначе, работа поглощала их всех, с головой.
Работа была их жизнью.
Он несколько раз видел на телефоне пропущенные вызовы, загадочно для окружающих помеченные им буквой "Н" - и все собирался перезвонить, спросить - всё ли в порядке, и вообще - как дела... Но постоянно кто-то вертелся под боком, совал под локоть очередной сценарий, знакомил с новыми партнерами, к которым он, памятуя собственные косяки пятилетней давности, относился заботливо и внимательно, особенно, если это были молодые ребята, начинающие актеры. Так и не получилось - перезвонить...
А не виделись они... А когда они виделись в последний раз?
Ему пришлось напрячься, чтобы вспомнить - когда.
Получается, что с момента их последней встречи прошло... ну да, четыре месяца.
Очень плотные графики у обоих, работа.
Пять лет назад, в это самое время, в начале июля, Кенджи-сан вдумчиво объяснял ему, что именно он, как режиссер, хочет видеть от своего героя Арата Мису, одним движением руки зашвырнувшего в примерочную кабинку магазина влюбленного в него Шингеджи Канемитцу...
Хотя "примерочная кабинка" - это, конечно, сильно сказано. Отгороженный длинными, висящими на дуге шторами угол столовой - вот и вся "примерочная кабинка". Но на тот момент эта декорация была для него самым важным местом в мире - только там он имел полное право у всех на глазах, можно сказать, на законных основаниях, целовать Тай-тяна, обнимать его, сурово сдвигая брови, изображая вдумчивый репетиционный процесс... К тому моменту за плечами уже была их первая ночь, когда Тай-тян сам пришел к нему в номер - и своими руками, глазами, объятиями, своим телом спас Бабу Рёму от надвигавшейся опасности потерять рассудок от испепеляющей ревности, ломавшей его так, что после подобного безумия - или в окно, или в сумасшедший дом, третьего варианта быть не может.
Тай-тян тогда сразу все увидел, и все понял - и, даже не услышав нанесенного при всех унизительного оскорбления, прибежал к нему, чтобы успокоить, чтобы обнять, чтобы согреть собой его постель. Чтобы вытащить из пучины засасывавшего его, как водоворот, безумного отчаяния.
Пережить ту ночь в одиночку, без Тай-тяна, он бы не смог.
Да, страсти тогда кипели нешуточные, и тогда при мысли о надвигавшемся празднике Танабата его сердце чуть соскакивало с ритма, пропускало удар, другой - и неслось вскачь, как конь, сбросивший всадника.
Пять лет назад он ждал Танабату как ребенок, задыхающийся от волнения в ожидании чуда.
А в этом году...
А в этом году он о ней забыл.
Вспомнил вчера, стоя перед календарем. Многое вспомнил.
И, начиная с восьми утра вчерашнего дня, вот уже двое суток, он, как машина, потерявшая управление, сносит все на своем пути - по пять раз на день меняя свои планы и планы огромного количества окружающих его людей - опаздывает на съемки, путает адреса, доводит до инфаркта менеджеров агентства, ассистентов и помощников режиссеров... И все это только для того, чтобы вместить в прошедшие двое суток рабочие задачи четырех дней, потому что седьмого июля, во вторник, он на сутки выпадет из своего безумного рабочего графика. И сейчас его абсолютно не беспокоит, что думают по этому поводу все вместе взятые менеджеры, ассистенты и помощники.
Четыре месяца - это... это очень долго.
Очень.
И даже если ему придется сорвать все ближайшие съемки и проекты - этот праздник Танабата он проведет вместе с Тай-тяном. Вдвоем.
Вторник, седьмое июля...
Это их день. Это их Танабата.
И пусть его хоть сто раз назовут глупым Хикобоси - сейчас ему на это плевать.
Он не позволял себе ничего подобного пять лет. И потом не позволит еще пятнадцать. Или сто.
Но в этот вторник он хочет видеть рядом с собой только одного человека - своего партнера по фильму "Непорочный", четвертого фильма серий "Такуми-кун", актера театра Найто Тайки.
И он его увидит!
Ему вдруг стало очень страшно от мысли про четыре месяца - это очень долго. Это так долго, что он, не задумываясь, в одну минуту, бросил вчера на весы свой почти десятилетний безупречный актерский стаж, свое имя, свою репутацию, свои перспективы - за один только день.
Вторник, седьмое июля...
Праздник Танабата.
День, который он проведет с Тай-тяном.
Он очень любил человека, разработавшего электронное бронирование гостиничных номеров. Представительский номер "Твин", располагавшийся на десятом этаже престижного отеля ANA InterContinental Tokyo (двуспальная кровать, размер "king-size"), в центре токийского комплекса Ark Hills, он забронировал на сутки, стоя на крыльце, с телефона, сразу же оплатил бронь с карточки - торопясь, зло покусывая губу, видя, как один за другим из списка свободной брони исчезают номера - видимо, надвигающаяся Танабата разбудила в изнывающих от жаркой влажности жителях Токио тягу к романтике и новизне. Конечно, надо было сделать это еще вчера, но привыкший за последние месяцы думать исключительно линейно, в режиме рабочих задач, он потратил впустую почти сутки, прежде чем осознал, где и как хотел бы увидеть Тай-тяна.
Где и как они проведут свою Танабату.
За эти два дня - за вчера и за сегодня - он несколько раз набирал номер Тай-тяна и молча слушал длинные, равнодушные гудки.
Репетиция. Или полный прогон. Не может уйти со сцены или из репетиционного зала. Или не слышит.
Ничего...
Времени, чтобы предупредить, где они увидятся - более, чем достаточно, завтра только понедельник.
Осталось набрать смс-ку менеджеру агентства - чтобы он постарался хоть как-то разрулить ситуацию с сорванной фотосессией: извинился от его имени, предложил другой день, другое время - начиная с восьмого июля, со среды, Баба Рёма готов жить в этих брендовых шмотках верхом на софите или фотокамере, по желанию заказчика.
Но сейчас ему некогда даже разговаривать - он уже опаздывает на телевидение, на съемку ролика про шоколад, втиснутого им в приказном порядке в воскресную ночь.
А потом, уже к ночи, надо будет позвонить Шоте - Такасаки Шоте, лучшему другу, которому придется прикрывать его отсутствие перед ошарашенной общественностью весь вторник. Как он делал это пять лет назад. Как после этого, после декабрьской ночи перед премьерой "Непорочного", он делал еще не раз...
Такасаки Шота не будет задавать ненужных вопросов...
А уже завтра можно спокойно дозвониться до Тай-тяна и сообщить - где и когда во вторник его будет ждать актер кино Баба Рёма, чтобы вместе отпраздновать Танабату.
День влюбленных.
Он успел приготовиться так, как хотел. Он ничего не забыл...
И Тай-тяна ждет сюрприз!
Сутки спустя, вечером в понедельник, шестого июля, именно Такасаки Шота ворвется к нему в павильон студии, где будет происходить очередная, последняя на этот день фотосессия Бабы Рёмы - чтобы лично сообщить, что актер театра Найто Тайки в первом составе антрепризного музыкального спектакля четыре дня назад уехал из Токио в Осаку, на гастроли. До одиннадцатого июля.
Тай-тяна нет в городе.
И - будет смотреть, как гаснут, подергиваются серой дымчатой пеленой еще секунду назад такие живые, искрящиеся в свете прожекторов, счастливые глаза его друга, Бабы Рёмы.
"-Ты говорил как-то, что выберешь для меня одежду...
- Когда бы ты хотел?...
- Я думал... Седьмого числа, на Танабату... Могли бы сходить...
- Прости. В этот день я занят."
Оказывается, это действительно очень больно - когда о тебе забывают.
Он только совсем забыл, что настолько больно.
Такасаки Шота дождался окончания сессии - и был резко откровенен, что позволял себе исключительно в крайних ситуациях:
- Прости, Рё-тян... Но... Ты снимешь бронь?...
- Нет... - он даже улыбнулся во весь рот такому странному вопросу. Почему-то захотелось смеяться. - Конечно, нет. Это наша Танабата. И я проведу ее так, как решил...
- Ты... будешь один?... - в глазах у Шоты было столько горечи и понимания, что ему даже захотелось погладить друга по голове, чтобы утешить. Это только его боль, он не готов ею делиться. - Один?... В Танабату?...
- Неважно... - он опять широко улыбнулся и сильно прищурился. Голос сел и скрипел, как ржавая деталь конвейера. - Это уже неважно... Сможешь подбросить меня... до дома?... Я сегодня без машины...
- Конечно... И сделаю все, как договорились... - Шота опустил голову, его явно тревожило что-то еще. - Рё-тян... Послушай... Я узнавал, в составе антрепризы есть парень, мы с ним немного знакомы... Я мог бы ему позвонить, а он...
- Не надо... Просто отвези меня домой, пожалуйста...
За последние двое суток он так и не сумел дозвониться до Тай-тяна - тот не брал трубку.
В полдень седьмого июля, во вторник, он, со спортивной сумкой на плече, шагнет в дверь представительского номера.
Один.
А на дне спортивной сумки уже лежит купленная накануне шелковая рубашка в серо-белых тонах с мелкими, рассыпанными по шелку цветами - сюрприз для Тай-тяна.
Праздник Танабаты начался.
ОКОНЧАНИЕ ОТ 07.07. ТАНАБАТА!!!))) *****
Седьмого июля, во вторник, с раннего утра, как и положено, палило солнце, влажность в течение дня должна была повыситься до 86 процентов, усиливая и без того почти невыносимый "эффект парилки", а на тонких ветвях праздничных деревьев по всему июльскому Токио уже шелестели, сталкиваясь друг с другом, висящие на тонких нитях разноцветные узкие прямоугольники с загаданными пожеланиями.
Он ничего не загадал в этом году, и заготовленная им вчера на скорую руку тонкая прямоугольная картонка спокойного салатового цвета осталась валяться дома, на письменном столе. Двое суток - до вчерашнего вечера - он думал, все подбирал какие-то более точные, выразительные слова, пытаясь в одном строгом предложении сформулировать хоть долю, хоть некую часть переполнявших его ощущений. И все переживал, что слова пусты и бесцветны, никак не хотят складываться в то, чем вот уже около пяти лет напрочь наполнена его душа.
Пусть даже в угаре рабочего ритма он иногда и сам забывает об этих мыслях и переживаниях.
Он даже знал уже точно, где именно, на каком дереве, по дороге в отель утром привяжет свою салатовую бумажку с загаданным желанием, и как высоко от земли постарается это сделать.
Оказалось - что ничего не нужно, и можно абсолютно не переживать, что слова глупы, а мысли настолько невыразительны. Он может развесить по всему Токио, на всех тонких ветках, разрезанный на узкие разноцветные прямоугольнички ассортимент самого крупного токийского книжного магазина - это ничего уже не изменит.
Тай-тян - в Осаке, на гастролях.
И он опоздал со своим сюрпризом.
Поэтому седьмого июля, в Танабату, они будут в разных городах.
Он настолько не мог еще поверить, что всё зря - зря приложенные усилия, трое суток сумасшедшей беготни, новая бело-серая шелковая рубаха в цветах, которую он с такой радостью покупал, случайно углядев в витрине магазина мужской одежды - что приехал в отель на час раньше нужного срока, около одиннадцати утра. Просто потому, что не знал, куда себя деть, а находиться одному дома было уже невыносимо.
Как ни странно, его представительский номер был уже готов, и его, вопреки инструкциям, даже провели на этаж, что он списал на свое имя и некую популярность, определенно присутствовавшую в его жизни.
Поэтому еще до полудня он со всеми удобствами расположился в снятом номере - а именно, заперев дверь, бросил на пол спортивную сумку и рухнул в хорошо знакомое стильное кожаное кресло, в котором уже отвык, честно сказать, находиться в одиночку.
Он смотрел в залитое ярким июльским солнцем огромное панорамное окно, за которым ликовал, смущенно перешептывался и попарно держался за руки, празднуя Танабату, огромный, бесконечный город Токио, и лениво думал о том, что сегодня, похоже, не только он ощущает себя абсолютно лишним и забытым на этом празднике любви.
Он отлично знает еще одного человека, который сейчас занимается исключительно работой, не отвлекаясь на милые глупости вроде Танабаты и разноцветных прямоугольных бумажек на тонких ветвях.
Старый надежный друг, Ватанабе Дайсуке, Дай-тян, уехал в Саппоро, искать натуру для своего нового кино-проекта, который он, как продюсер, намерен запустить с осени силами своего актерского агентства "Ватанабе".
И, похоже, специально приурочил рабочую командировку к седьмому июля, чтобы отсутствовать в Токио именно в этот день.
Еще тогда, пять лет назад, в их актерской среде ходили тихие сплетни, что Дай-тян имеет самое прямое отношение к руководству этого агентства, что само агентство принадлежит его семье, но раз сам Дайске эти слухи не опровергал и не поддерживал, блестяще делая вид, то понятия не имеет, о чем именно перешептываются друзья за его спиной, то сплетни тогда так и остались сплетнями.
На тот момент, казалось, что единственное, о чем Дайске вообще мог думать и разговаривать - противный щенок Кёске Хамао, не отходивший от Дай-тяна ни на шаг, даже при том, что уже давно было озвучено решение продюсеров, что серии "Такуми-кун" далее продолжены не будут. Но контракт по фан-сервису, буквально привязал их друг к другу еще очень надолго.
Сплетни поутихли, а потом оказалось, что всё так и есть, и с момента, когда Дай-тяну исполнилось тридцать, он уже открыто встал во главе агентства, начав карьеру продюсера, в чем ему очень помогали дружеские связи в актерской среде, в которой он активно создавал себе имя в течение нескольких лет.
Одно из первых предложений о совместной работе Дай-тян сделал тогда своему старому проверенному другу, известному актеру кино Бабе Рёме.
Но на тот момент у него уже были вопросы, много вопросов к Дайске, потому что то, что творилось на протяжении последнего года на глазах у всех причастных к происходящему, причастных к истории съемок серий "Такуми-кун" и удивительных, очень странных отношений, связавших на глазах зрительской аудитории исполнителей двух главных ролей - Ватанабе Дайсуке и Кёске Хамао - уже требовало категорических и прямых ответов.
Во всяком случае, он не мог принять предложение своего старого друга о совместной работе до того, как не прояснит для себя - а какого черта творится у него на глазах весь последний год? Он, конечно, был по горло занят собственными проектами, но все же не до такой степени, чтобы не заметить, что между Дай-тяном и его щенком Кёске у всех на глазах происходит что-то абсолютно неудобоворимое и непонятное.
Когда Шота показал ему на мобильном видеообращение этого щенка, Мао, в котором тот прощался со своими фанатами, он смотрел, как плачет, давится слезами противный Кёске, пытающийся убедить своих поклонников и, похоже самого себя, что решение оккончательно уйти из шоу-бизнеса и немедленно отправиться в университет учиться на юриста, это его собственное решение. И оно, это самое решение, крайне радует плачущего Мао.
Он смотрел, как из черных, выразительных, "оленьих" глаз одна за другой катились слезы, и думал лишь об одном - где сейчас Дай-тян? Что он делает? Знает ли он о происходящем, вот об этом каком-то обреченно-безумном прощании щенка Хамао со своими фанатами? И если знает - то почему молчит?! Видеозапись была выложена в сеть несколько дней назад - но от Дай-тяна, насколько он понимал, не последовало никакой реакции: ни поддержки, ни интервью, ни совместной фотографии на радость поклонникам и фанатам...
Что, черт побери, вообще происходит?!
Нет, он, конечно, знал, что их последняя совместная работа - фильм о гостинице где-то в горах, в котором красной нитью проходили трогательные отношения двух главных героев - с треском провалилась. Вернее, сразу после прошедшей премьеры была мгновенно забыта, потому то работа оказалась откровенно слабой. Но все равно, это же не повод...
Или - повод?
Перекинувшись буквально несколькими фразами с Шотой, он пришел к выводу, что для того, чтобы бедного щенка Мао, даже после провальной работы, не просто задвинули в слабенькие музыкальные спектакли и мюзиклы второго уровня, а так откровенно вышвырнули из профессии - должно было произойти что-то крайне серьезное.
И когда через какое-то время Дай-тян, уже как продюсер, предложил совместный проект, он решил, что имеет право - на правах много летней дружбы - спросить о том, что его беспокоит до сих пор.
В чем так провинился противный щенок Кёске Хамао, что потребовалось столь радикально выгнать его из актеров - в юристы?...
Они сидели с Дай-тяном в ночном пивном пабе, то и дело по очереди отхлебывая светлое, разливное пиво - и он слушал своего друга, слушал Дай-тяна, поражаясь в душе тому, как быстро, всего-то за пару лет, сказочная феерично красивая история любви может превратиться в драму, и даже трагедию преданности своему призванию и духовного опустошения.
И не принимая услышанного, не желая отказываться от собственных фантазий по поводу своих друзей, и Дай-тяна в частности, он не мог не понимать, не мог не признать, что Дайске в этой ситуации тяжело и болезненно прав. Прав во всем.
Дай-тян устал.
Устал страшно. Смертельно. Запредельно.
Он устал уже семь лет тащить на себе по жизни своего партнера, Хамао Кёске, трогательного красивого парня, оказавшегося прекрасной статичной моделью для глянцевых фотообложек - но при этом, как показало время, абсолютно никудышным актером. Все, что происходило в карьере Мао после съемок серий "Такуми-кун", почти всё, имело провальный результат, или - как высшее достижение - скромно средний.
Конечно, Рё-тяну некогда было это замечать, у него много своих работ и отличных проектов...
Но и это было не самое страшное. Самым страшным оказался фан-сервис, договор по которому обрек их годами жить плечом к плечу, буквально семьей - на радость фанатам и производителям сувенирной атрибутики. И случилось так, что глупый мальчишка Хамао Кёске сам поверил в собственный фан-сервис - поверил горячо, искренне, как сотни тысяч тех самых фанатов по всей Юго-Восточной Азии. Поверил, что они - "вместе", и что так будет всегда.
А Ватанабе Дайсуке, профессиональный актер, красавец, будущий энергичный продюсер - работал.
Он блестяще отрабатывал условия контракта, улыбаясь, заливисто хохоча, и никому не открывая правды - сколько нервов и сил забирает у него этот самый фан-сервис, сколько мучений доставляет уже не один год.
Нет, сперва, конечно, были чувства - и самые искренние, настоящие.
Чувства к милому, прелестному мальчишке, Хамао, подростковая трогательность и неуклюжесть которого могла растопить любое сердце.
Годы шли, подростковая прелесть ушла, неуклюжесть в профессии - осталась.
Но Хамао по-прежнему считал, что они "вместе", и что так будет всегда.
Он прекрасно понимал, что пытался сказать ему Дай-тян той ночью в пивном пабе.
Чтобы соответствовать такому, как Дайске, чтобы находиться рядом с ним - нужно было двигаться вперед, тянуться к новым возможностям, к новым вершинам, к новым результатам. Беспощадный в работе к самому себе, Дай-тян и от окружающих ждал такой же самоотдачи. А уж от того, кто намеревался находиться не просто рядом с ним, а - с ним, подавно.
А Мао, поверивший в свой фан-сервис, решивший, что главное в его жизни - Дай-тян - уже произошло, успокоился. И остановился.
Он уже не был прелестным милым подростком, которому все хотелось простить, а стал обыкновенным молодым мужчиной, каких очень много, с более чем средним уровнем актерской игры.
А тут, слава богам, истек, наконец, и срок контракта по фан-сервису.
Мао "убрали" из профессии по личной просьбе Дай-тяна и благодаря влиянию актерского агентства "Ватанабе".
Убрали прицельно - чтобы дать парню образование, которое позволит ему обеспечить себя по жизни вне сферы шоу-бизнеса.
А он еще глубоко в душе пять лет назад завидовал Дай-тяну по поводу этого самого фан-сервиса, жалея, что им с Тайки не предоставили права изображать на публике влюбленную пару.
Какое счастье, что - не предоставили...
- Рё-тян... Я скажу тебе правду... Сперва они милые, нежные мальчишки, которых хочется оберегать... Опекать... Любить... А потом они вырастают и превращаются в таких же, как ты сам, мужчин... Иногда бездарных... И вдруг ты однажды просыпаешься и понимаешь, что просто не хочешь их больше видеть...
Эту фразу Дай-тяна, которую тот произнес тихо, сдавленно, словно через силу, он запомнил надолго.
И получил ответы на все вопросы, которые его беспокоили.
Любовь ушла, а в плане профессии - Дайске не желал терпеть рядом с собой заведомого лузера.
И, не принимая душой услышанного, головой он понимал, что друг прав.
К сожалению.
Поэтому и умчался в Саппоро именно в Танабату, вдумчиво предусмотрев возможность, что в праздник человека могут охватить самые неожиданные мысли и желания.
Воспоминания и мысли о друге заняли достаточно много времени - хотя бы потому, то он категорически запрещал себе думать сейчас о чем-то другом.
Например, о музыкальной антрепризе в Осаке.
Он не хотел знать, с кем и как проводит эту Танабату Тай-тян.
Когда во второй половине дня, ближе к вечеру, в номер аккуратно постучали, он не глядя, щелкнул замком и дернул на себя дверь красного благородного дерева:
- Поставьте, пожалуйста, на сто... - его особо не волновало, то именно принес навязчивый рум-сервис, ему было все равно.
Но договорить ему не дали.
В открывшуюся дверь, через порог, метнулось что-то лохматое, хриплое, запыхавшееся, черное, белое и розовое одновременно - глаз в долю секунды выхватил смешное изображение котенка "Китти" державшего воздушный шарик - и его уже сгребли, схватили тонкие сильные руки, сжимая, стискивая, ощупывая, словно владелец рук был слепым.
А под горло, между ключицами, било жарким, хрипящим, таким знакомым дыханием:
- Рё-тян... Это ты... Рё-тян...
- Конечно, это я, дурак... - он с такой силой сжимал в объятиях актера театра Найто Тайки, что рисковал раздавить тому грудную клетку. - А кого еще ты собирался тут найти?... И почему ты здесь?... Вас освистала публика и пришлось бежать из Осаки?... Ты опять плохо пел?...
- Сегодня Танабата... Я должен был тебя увидеть... - черные сверкающие глаза Тай-тяна смотрели с восторженной нежностью, так, что ему вдруг стало тепло и спокойно, словно после долгого утомительного путешествия он, наконец-то, вернулся домой. - Как я мог не приехать?... Сегодня днем заменили вечерний спектакль, у меня появилось время... И я сразу же побежал в аэропорт... И что касается моего пения - чтобы ты знал, пою я хорошо...
Он засмеялся - свободно, радостно.
Счастливо.
Дальше был сумбурный, торопливый диалог, похожий на блиц-интервью. Рук при этом никто разжимать не собирался.
- Самолетом?...
- Да...
- Обратно?...
- Вылет в шесть пятьдесят пять утра...
- Из Ханеды?
- Да...
- Отвезу...
- Не надо! Ты же устанешь... Закажу такси...
- Забудь! Сказал, что отвезу...
- Хорошо... Спасибо...
- Как меня нашел?...
- А я не искал... Я из Ханеды приехал сразу сюда...
- Почему - сюда?...
- Не знаю... - и изумленный, растерянный взгляд ласковых черных глаз.
А, действительно - почему сразу сюда? Не домой, не по друзьям, не по съемочным павильонам?
Он лучше, чем кто-либо, знал - почему.
Потому что здесь - дом.
Именно здесь, в отеле, в представительском номере, где пять лет назад они первый раз сказали друг другу о своих чувствах.
Куда идет человек, когда ему плохо?
Домой.
А куда он бежит, когда у него радость?
Домой.
Вот поэтому - "сразу сюда"...
- Думал, забыл про Танабату... - он внимательно смотрел в глаза черноволосому парню, которого обеими руками прижимал к груди. - Решил без меня отпразновать...
- Без тебя?!... - Тай-тян даже рот приоткрыл, впечатленный такой неимоверной глупостью. - Рё-тян... Какая может быть Танабата... без тебя?...
Самый правильный ответ.
Он чувствовал, что в номере, незаметное глазу, словно кучковалось крошечное напряженное облако.
Еще совсем маленькое, совсем незаметное.
В этом приезде из Осаки, в этой футболке с котятами "Китти" было что-то еще.
Что-то еще, с чем Тай-тян мчался к нему из Осаки именно сегодня, в праздник Танабата.
И он намерен как можно быстрее разобраться - что именно.
Он надеялся, в глубине души, не признаваясь самому себе, что Тай-тян приедет - тот приехал.
Он надеялся, что Тай-тян скучал - тот и не скрывал, насколько рад его видеть...
Два главных желания в праздник Танабаты оказались выполненными. Было, конечно, еще и третье, но для него будет время - вся ночь впереди, самолет у Тайки только утром.
А теперь пришла пора сюрпризов!
Ему почему-то казалось, что именно подарок, приготовленный им для Тай-тяна, расставит все сегодня по своим местам.
Он резко опустил руки, выпуская любимого, отошел на несколько шагов, к креслу - Тай-тян растерянно смотрел на его передвижения.
Белой змеей тихо прошуршала "молния" спортивной сумки, он, уверенно, не глядя, сунул руку внутрь - и через мгновение в сторону молча стоявшего у окна черноволосого парня в разнцветной футболке полетел шелковый, бело-серый ком, тут же пойманный на лету худощавой, сильной рукой.
- Вот... Примерь это... - он, по-прежнему не оборачиваясь, аккуратно застегнул сумку, одним движением сбросил её с кресла на ковер, и лишь потом, чуть повернув голову, наблюдал через плечо, как потрясенный Тай-тян оцепенело разглядывает бело-серую шелковую рубаху с рассыпанным по ткани узором в виде мелких, вычурных цветов. Решив, что дал Тай-тяну достаточно времени полюбоваться своей продуманной "домашней заготовкой", он слегка кашлянул и чуть повысил голос: - Раздевайся...
Он ничего не делал специально, старательно или на показ - тело вело само, оно само диктовало каждый последующий жест, каждую реплику, каждый вздох.
И, похоже, мышечная память об одном из самых сильных потрясений в жизни отлично работала не только у него - у него на глазах Тай-тян, вдруг словно помолодевший на несколько лет, на те самые пять лет, медленно, неуверенно стянул с тонкого, худощавого, но сильного тела свою разноцветную футболку с котятами "Китти", неуверенно отбросил её на широкую двуспальную кровать, и развернул серо-белый шелковый комок, который сжимал в руке.
Когда он увидел перед собой так хорошо знакомую обнаженную спину - горло словно сдавило невидимой рукой, распаляя, высушивая, поселяя внутри, где-то в животе, неумолимо разгорающийся пожар, потушить который вот уже пять лет по силам только одному человеку.
Он медленно подошел со спины к актеру театра Найто Тайки, который растерянно и как-то неловко пытался выправить заломившийся воротник новой шелковой рубахи, и, подняв руки, решительно сжал в ладонях узкие крепкие плечи, потянул на себя.
- Решил меня бросить?... Сам уехал на гастроли в Танабату - и даже не предупредил?... - его жаркое дыхание опаляло открытую воротником шею Тай-тяна, щеку, ухо. Ему показалось, что от его горячего шепота по смуглой, загорелой коже шеи побежали мурашки, и с трудом сдержал победную улыбку. - Плохой питомец... Почему не позвонил мне, что уезжаешь?...
Его тонкие сильные пальцы осторожно расправили замявшуюся, заломившуюся ткань воротника.
Жизнь отличается от кино тем, что в любой момент, внезапно, может сломать самый идеально написанный сценарий, даже самый прочувствованный и самый прекрасный.
Надо будет как-нибудь при случае поделиться этим любопытным жизненным наблюдением с Кенджи-саном.
Может быть, он разрешит им переиграть сюжет "Непорочного", исходя из вновь открывшихся обстоятельств?
- Прости... Я не думал... Что это так важно... - теперь уже Тай-тян косился на него через плечо и выразительный черный глаз под лохматой черной челкой вдруг до краев наполнился странной понимающей печалью. Казалось, он что-то знал о нём, о Бабе Реме, знал что-то важное, неизбежное, что-то такое, чего он сам о себе ещё не знал. Вот оно! - Не хотел беспокоить...
- За любовником поехал? Чтобы не расставаться?... - шутка вышла чуть более злой, чем он хотел изначально, но его все же обеспокоило это странное выражение в глазах Тай-тяна. Он подавил в себе желание с силой тряхнуть парня за плечи, и, усмехнувшись, закончил. - Поэтому беспокоить не хотел?...
- За каким... любовником? Вот дурак!... - Тай-тян даже фыркнул от неожиданности и улыбнулся. Улыбка вышла потерянной и грустной. - Нет никакого любовника... дело в другом...
Он знал, что этот момент неизбежен. То, с чем Тай-тян пришел в этот представительский номер "Твин", то, с чем он недавно летел больше часа из аэропорта Итами в Осаке в токийский аэропорт Ханеда, а потом еще ехал до центра города на такси - приближалось жестоко и неумолимо, как ураганный шторм, несущийся во весь опор к песчаному берегу океана.
Берегу некуда бежать от шторма - он неподвижен.
Оставалось только дать выговориться. И теперь он уже точно понимал, почему не заказал с самого утра такси до Ханеды, чтобы самому лететь в Осаку, почему не мчался к стойке досмотра багажа, боясь опоздать на посадку - а целеустремленно и решительно шел именно сюда, в номер отеля - домой! - абсолютно неуверенный, что в этом вообще есть хоть какой-то смысл.
Иногда, чтобы сказать самое главное, необходимо конкретное место и конкретное время.
Представительский номер в отеле, например.
Или - праздник Танабаты.
- Хорошо, говори... - он отпустил плечи Тай-тяна, чтобы не давить на парня, не смущать его, и даже сделал шаг назад. - Я тебя слушаю...
Тай-тян мягко развернулся на месте - и теперь они стояли друг напротив друга, в нескольких шагах от белевшей шелковым бельем кровати king-size, молча, совсем как пять лет назад, декабрьской ночью.
- Рё-тян, я хотел поговорить с тобой... Давно хотел, уже несколько месяцев... Даже звонил несколько раз... Но ты был очень занят... - Тай-тян опустил голову и напряженно мял в тонких сильных пальцах подол новой шелковой бело-серой рубахи, которую так и не успел застегнуть. - Думал увидеться... И сказать...
- Прости... Я, действительно, заработался... Как дурак... - он все ещё легко, чуть насмешливо улыбался, демонстрируя абсолютную расслабленность, но внутри, в глубине себя, весь мгновенно подобрался, как дикая лесная кошка, готовая к смертельному броску, растопорщившая усы и прижавшая к голове уши. Ему показалось, что он слышит тяжелый, утробный горловой рык, показывающий, что до броска остались считанные секунды. Что бы не встало сейчас между ними, с чем бы не пришел к нему Тай-тян, который с момента, как он выпустил из своих ладоней узкие сильные плечи, так и стоит, не поднимая головы, он, Баба Рёма, никуда не отпустит от себя этого черноволосого изящного парня. Никуда не отпустит, и никому не отдаст. Это его последнее слово. У него тоже, как и у Рена, в послужном актерском списке есть исторические самурайские драмы, сыгранные на сцене театра, и на каком бедре у воина висит катана - он знает не по наслышке. А еще - он никогда и никому не отдаёт свое. Настоящее свое. Вот такое, как напряженно закусивший губу Тай-тян. Но сначала пусть скажет, с чем пришел. - Я понимаю, я должен был сам...
- Ты ничего не должен!... - Тай-тян мгновенно вскинул голову, дернулся - и тут же обмяк, словно на свободу вырвался какой-то давящий, мучивший его запал. Голос стал тише, и ему теперь приходилось напрягать слух, чтобы разобрать каждое слово. - Я об этом и хотел поговорить... Что ты - ничего не должен... И что я... понимаю...
В тонких напряженно сцепленных пальцах жил своей отдельной жизнью, трепеща и переливаясь, подол бело-серой шелковой рубахи.
- Я могу спросить - что именно ты... понимаешь?... - дикая лесная кошка, которой он ощущал себя в данную секунду, невидимо ни для кого выпустила когти, точа их о кору ветки дерева и отсчитывая последние секунды перед прыжком. Он еще не знал, что именно встанет сейчас перед ним - лицо нового любовника, угасшие чувства, сожаление о зря потраченных пяти годах - но этот бой он начнет первым. - Хочу быть уверенным, что понимаю, о чем ты говоришь...
- Мы редко видимся... Теперь - совсем редко... - он не сомневался, что эти так напугавшие его самого четыре месяца разлуки еще нанесут ему удар в спину, ждал этого, поэтому и оказался абсолютно готовым. Тай-тян все еще не поднимал головы, и даже перестал теребить подол рубахи, просто стоял, опустив руки. - Уже почти пять лет прошло... Это много... И ты ничего не должен, правда... Я понимаю... И... всё уже не так, как пять лет назад... Это нормально... Так и должно быть...
- Прости?... Ты имеешь в виду...? - уже сорвавшаяся в смертельный прыжок дикая лесная кошка в последнее мгновение зацепилась задними лапами за ветку, от которой отталкивалась, удержала равновесие, и на оскаленной кошачьей морде проступило искреннее человеческое изумление. Не было лица нового любовника, не было угасших чувств - он это видел сейчас своими глазами, что не было! Была совершенно непонятная ему боль за него, Бабу Рёму, и такое же непонятное отчаяние. Ситуация становилась непредсказуемой и крайне любопытной. - Что ты хочешь сказать?...
- Рё-тян, давай говорить прямо... - черноволосый парень поднял глаза, и он увидел, каким напряжением, какой мукой давалось Тай-тяну каждое слово. - Пять лет - это, правда, много... И я уже не такой, как тогда, на съемках... Время идет... Я взрослею, мне скоро двадцать семь... И я уже не такой... милый, как пять лет назад... Как тебе нравилось... Я уже просто мужчина... И я хотел сказать, что я тебя понимаю... Почему мы теперь так редко видимся... И это нормально... Ты, правда, ничего не должен... Я только не хочу, чтобы тебе пришлось говорить об этом первому... Я не знаю, готов ли я от тебя это услышать... И если ты решишь, что... Не всем нравятся взрослые мужчины... Они ведь не такие милые, как...
- Как ласковые, нежные мальчики?... К которым ты уже давно не относишься... - в его голосе враз смешались бешенство, злость, ехидство, веселье и нечеловеческое облегчение, образовавшие бархатный, завораживающий коктейль звука, в котором проскакивала грудная хрипотца. - И я, с твоего разрешения, уже могу выбрать себе...м-м-м-м... кого-то другого?... Ты ведь это хотел сказать?...
Тай-тян молча кивнул и опять опустил голову.
В номере повисла тишина.
Когда и где этот дурак успел пообщаться с заразой Дайске?!
Почему он дупустил это, не предусмотрел такой возможности?!
Если бы у него сейчас под рукой была катана - самая рядовая, только хорошо заточеная - он, не долго думая, запер бы на ключ в номере этого несносного молодого мужчину с невыносимым характером, а сам быстро на такси смотался бы по очень знакомому адресу и одним ударом снес бы ко всем чертям такую умную, хитрую и принципиальную голову старого верного друга Дайске Ватанабе. И чувствовал бы он себя при этом во всем правым и абсолютно счастливым! А потом вернулся бы сюда, в представительский номер, и уже один на один разбирался бы с этим дураком, почему-то, явно под влиянием всех последних событий, вдруг спутавшим его, Бабу Рёму, с кем-то совершенно другим, кем он никогда не был и не является.
У него, разумеется, были в недавнем прошлом свои ошибки - и страшные ошибки - чуть не закончившиеся для него самого настоящей катастрофой. Но вот искать у себя за спиной чужих призраков он не позволит.
Какую же волну в умах окружающих умудрился прогнать Дай-тян своей тяжелой, так красиво, так книжно начинавшейся, а в итоге обернувшейся почти драмой и разочарованием огромного числа друзей и фанатов? историей с этим бедным мальчишкой, противным Кёске - что специально примчавшийся на несколько часов в вечер Танабаты из Осаки в Токио актер театра Найто Тайки стоит сейчас перед ним, опустив голову, и, напряженно прикусывая губу, пытается объяснить, что его любовник, Баба Рёма, совсем не должен заставлять себя общаться, спать с уже утратившим юношескую прелесть и очарование первой подростковой свежести молодым мужчиной Найто Тайки, потому что в двадцать один год он, конечно, был совсем другим, и он, Баба Рёма, сам тому свидетель, а пять лет - это, действительно, много...
Он всегда ценил и, не подавая, разумеется, вида, искренне уважал Тай-тяна за природную способность соблюсти ту идеальную грань, на которой ласковая нежность и истинная робость, например, в постели - столкнувшись в свое время с которой он удивился до потери дара речи, а потом лишь наслаждался, испытывая запредельный восторг и счастливую гордость обладателя - не переходят в глупую манерность и пошлое жеманство, чем так часто грешат молодые и не очень мальчики их актерской среды. И, даже став уже мужчиной, актер театра Найто Тайки остался тем же трогательным и искренним Тай-тяном с невозможно ласковыми глазами и сильными бережными руками.
А это дорогого стоит.
Конечно, он видел, ведь у него есть глаза, как Тай-тян взрослеет за эти пять лет, как с его губ сходит трогательная детская припухлость, а черты лица обретают уже некую итоговую завершенность, как меняется его тело, его реакции, его взгляд - всё это он, разумеется, видел.
Но даже перестав быть прелестным, милым мальчишкой, стоявший перед ним с опущенной головой молодой красивый мужчина Найто Тайки одним своим присутствием, одним чуть слышным дыханием будоражит и волнует его так, что горячий, кипящий узел в животе, мгновенно воспламеняющийся при одном только появлении Тай-тяна, начинает жечь и припекать абсолютно невыносимо.
Зато лично он теперь отлично понимает, с чем примчался к нему из Осаки на праздник Танабаты глупый, запутавшийся, как мальчишка, в собственных переживаниях, Тай-тян.
С предложением свободы от самого себя.
Потому что осознал, что повзрослел и стал уже другим.
И подобные переживания понятны ему, как никому другому.
Чтобы осознать, что он сам уже вырос из формата школьного "дорамного" пиджака и выглядит в нем как волк, натянувший овечью шкуру, ему тоже понадобилось какое-то время. Вернее, осознал он это, конечно, сразу, и даже сам намекнул менеджерам своего агентства не рассматривать далее школьную тематику в предлагаемых сценариях, а вот пережить это, уложить в голове, смириться, наконец...
Смириться - и открыть абсолютно новые грани в возникающих новых возможностях...
Да, нельзя, конечно, было оставлять Тай-тяна одного с подобными мыслями на четыре месяца, здесь он допустил серьезную промашку, заработался.
Но и это сейчас даже не самое главное - главное то, что он может сказать актеру театра Найто Тайки в ответ на столь красиво предложенную свободу выбора.
Он лукаво прищурился.
- Ты такой дурак, Тай-тян... - с губ победно рвалась известная всей Японии ехидная улыбка, так красившая его нервное лицо с острыми чертами, но он сдерживал её всеми силами. Из них двоих сейчас он один точно знает, что, как и почему будет дальше. И он желает насладиться этим знанием сполна. - Надо было всё же оставить тебя той ночью в коридоре...
Несколько быстрых шагов вперед, развернуться, с силой взять за плечи, сжать, притягивая спиной к своей груди, почти уткнуться губами в загорелую напряженную шею, опустить ладони на сбегающие по ткани незастегнутые пуговицы...
Под пальцами так приятно, успокаивающе, струится бело-серый шелк новой, купленной накануне с каким-то детским восторгом рубахи.
Похожа! Очень похожа!
Издали - вообще не отличить...
- Плохой питомец... Глупый, дурацкий питомец... - он начинает очень медленно, по одной, застегивать маленькие белые пуговицы рубашки, обводя пальцами светлые пластмассовые кружочки, узкие петли, одновременно чуть касаясь губами шеи Тай-тяна, которая словно каменеет от его легких, невесомых поцелуев. - Бросить меня решил?... Всё решил за хозяина?... Сам... Один... Не спросил, не сказал, что беспокоит... Разрешил... мальчика себе выбирать... Потому что сам уже повзрослел... - он тихо фыркает в загорелую шею, ему кажется, что счастье сейчас рванет из груди оглушающим радостным рыком дикой лесной кошки, но продолжает по одной застегивать пуговицы, старательно не касаясь тонкой обнаженной груди, только чуть дотрагивается губами до загорелой шеи. - Правда, думаешь, что пять лет назад я мальчика себе искал?... Я тогда тебя увидел... Понимаешь? Тебя... И если бы ты был девушкой - я бы также бесился, и также ревновал... И также хотел с тобой спать... И мне не важно, сколько тебе лет... Будет тебе тридцать, или сорок - я все равно хочу и буду с тобой спать... И в тридцать, и в сорок... Для меня это не важно... И ты можешь сказать, что решил стать трансом и ходить в платье и на каблуках... Но и тогда ты будешь снимать платье и спать со мной, понимаешь?... Мне все равно, сколько тебе лет... Ты мой, ты принадлежишь мне... Пять лет... И я не мальчика тогда выбрал... Я тебя выбрал... Ты меня понимаешь?...
Голос чуть вибрирует, но он управляет им отменно, даже тогда, когда оцепеневший в его объятиях черноволосый парень вдруг резко разворачивается и рывком прижимается к его груди, горячо, сильно обнимая за плечи.
- Я купил эту рубашку для тебя... Пожалуйста, возьми её... Ты в ней хорош... - его словно уносит потоком на огромной скорости какое-то мерцающее марево, руки сами совершают привычные движения, оглаживая худую, вздрагивающую под шелком спину, губы сами произносят хорошо знакомые слова. - В августе будет неделя отпуска... У вас ведь тоже?... Сможешь надеть её... На свидание со мной...
И - чувствует, как под его рукой чуть подается назад, отодвигается его Тай-тян.
- Что? Не хочешь? - его прищуренные глаза смеются, не в силах сдержать заполняющее их сияние, не в силах скрыть пронзительный, полный нарастающего возбуждения, взгляд. - Опять на гастроли уедешь?...
- Не уеду... Весь август - не уеду...
- Правда? - он усмехается, и неизвестно откуда взявшаяся нежность, которая его немного даже смущает, затапливает с головой. - Правда?...
Тай-тян смотрит ему в лицо своими невозможными, искрящимися любовью, черными ласковыми глазами. Упругие, рельефные розовые губы чуть вздрагивают, словно собираются с силами, чтобы признаться в самой важной, самой сокровенной в жизни тайне.
Еще никогда за все пять лет общения он не видел Тай-тяна таким красивым...
Горячий узел в животе сккручивается в невыносимую раскаленную спираль, мешая дышать, мешая смотреть, мешая услышать....
- Я люблю тебя... Рё-тян... - чуть слышно, дыханием, почти беззвучно...
Черт возьми, если бы этот дурак пять лет назад сказал бы эту фразу на камеру вот так, как сейчас - они оба еще в том году получили бы "Оскара" за лучшую любовную сцену в мировом кинематографе.
Но если бы он сказал это на камеру вот так, как сейчас - Баба Рема сам убил бы его пять лет назад! Голыми руками.
На камеру.
Потому что эти черные, невозможно ласковые, полные любви и немого обожания глаза, эти до одури манящие вздрагивающие розовые губы, это запрокинутое к нему лицо с розовым румянцем вобуждения на скулах - всё это только его, Бабы Рёмы, его личное, его сокровище. Делиться которым он ни с кем не собирается - даже за самый главный, самый знаменитый в мире "Оскар".
Будет тебе тридцать, или сорок - я все равно хочу и буду с тобой спать...
Ты мой, ты принадлежишь мне...
Танабата, праздник влюбленных.
И только что ему опять признались. Второй раз за пять лет.
В совсем уже другой любви.
И он сам признался.
Как мальчишка, признался, что любит Тай-тяна, любит любым - милым, нежным мальчиком, девушкой, мужчиной, трансом, дикой лесной кошкой, демоном, дьяволом, да кем угодно, кем сам Тай-тян пожелает за свою жизнь стать! - любит молодым, любит старым, любит здесь, в Токио, на гастролях в Осаке, на съемках в Британской школе пять лет назад, любит в этом представительском номере "Твин", в который за эти пять лет они не один раз сбегали от всего мира, любит в машине, когда через несколько часов на запредельной скорости повезет Тай-тяна обратно в аэропорт Ханеда, на семичасовой утренний рейс в Осаку, любит рядом с уличной урной, около которой, уже проводив самолет, унёсший Тайки в утреннее токийское небо, будет стоять, курить, смотреть, как почему-то дрожат пальцы, сжимающие сигарету, и тихо фыркать, стряхивая пепел, вспоминая, как этот дурачок, Тай-тян, примчался к нему в праздник Танабаты, сбежав на ночь с гастролей, чтобы привезти ему, Бабе Рёме, свободу...
И вот за это, за готовность, забыв о себе, думать лишь о нем, он, Баба Рёма, еще сильнее, еще невозможнее любит своего Тай-тяна. Любит той любовью, в которой новизна и восторг первого обладания, узнавания, изучения и исследования друг друга вдруг незаметно сменяются пониманием, принятием - и счастьем этого понимания и принятия, потому что за всем этим стоит всемогущее, всепоглощающее "мой, родной", против которого бессильна вся суета окружающего двух родных людей мира.
Он любит Тай-тяна той любовью, для которой уже не страшны четыре месяца разлуки, драмы и трагедии, сотрясающие друзей и знакомых, разные репетиционные и съемочные графики, разведенные по времени гастроли по стране, да и по всей Юго-Восточной Азии, для которой уже вообще ничего не страшно.
Потому что - "мой, родной".
И он любит Тай-тяна не потому, что ему нравится с ним спать.
Он, как обезумевший, рвется сейчас с ним спать именно потому, что любит.
Именно это он и пытался объяснить своему глупому любимому, который не испугался, не дрогнул предложить ему свободу от самого себя, когда на один лишь миг допустил вероятность, что Баба Рёма может этой свободы желать.
Свободы от любимого он не желает.
Но за смелость предложить - именно сегодня, в Танабату - он будет благодарен Тай-тяну до конца своей жизни
- Снимай... А то порвем, к чертям... - хрипло шепчет он в загорелую шею, в прикрытое длинными черными волосами изящное ухо, и чуть дергает подол бело-серой рубашки. - Зря я её застегнул...
И слышит тихий, ответный, счастливый смешок.
У него хватает терпения только на минуту, за которую Тай-тян дрожащими пальцами, торопясь и путаясь в петлях, торопливо расстегивает шелковую рубаху.
Он решительно перехватывает шелковый комок, и одним броском отправляет его в полет, в кресло.
- А теперь... - и голос его сам собой садится и начинает так завораживающе хрипеть, что Тай-тян, вздрогнув, даже зажмуривается на мгновение. - Теперь я хочу... Видеть моего мужчину.. МУЖЧИНУ, КОТОРОГО Я ЛЮБЛЮ...
Тай-тян вздрагивает, заливается румянцем, а в черных ласковых глазах - любовь, бесстрашие, всепоглощающая нежность и та самая, пряучщаяся глубоко в сердце робость, при виде которой, он, Баба Рёма, буквально теряет рассудок.
Он решительно укладывает Тай-тяна на белоснежное шелковое покрывало двуспальной кровати king-size и быстро стаскивает с него джинсы, носки, белье. Внимательно рассматривает обнаженное тело, лицо, смотрит в черные, посверкивающие серебристыми искорками, глаза.
Секунду.
Две.
Три...
Все! Далее просто смотреть - невозможно. Пожар, охвативший его в ту секунду, как Тай-тян вошел в номер, сносит с ног и затягивает в свою огненную воронку.
Но и Тай-тян больше не может ждать. Они одновременно вскидывают руки - и далее это уже единый клубок, тел, рук, ног, вскриков, стонов, рычания, шипения, звучащих в унисон рваных дыханий. Он хочет Тай-тяна - всего, сразу, до последнего миллиметра загорелой кожи - он буквально швыряет его по всей кровати, меняя позы, меняя положения тел, берет его, выходит, снова берет, он уже почти рычит, рычит, как зверь, а затаившаяся глубоко внутри дикая лесная кошка жадно вслушивается в каждый вскрик, в каждый стон и вхлип любимого, понимая без слов, будоража, лаская и заласкивая так, что, даже не видя этого, он знает - знает - что черные ласковые глаза изогнувшегося под ним, любящего его, отдающегося ему черноволосого парня, тонкие сильные плечи которого уже покрылись крошечными капельками пота - эти черные глаза сияют нереальным серебристым светом...
Светом той июльской ночи пятилетней давности, когда они первый раз были вместе.
Тогда тоже была Танабата, праздник влюбленных...
Он с трудом размыкает распухшие от поцелуев губы.
- Ты... Мой... Мой... Всегда...
Пять лет назад. Сейчас. Через пять лет. Через пятьдесят.
Через сто.
Мой праздник.
Моя Танабата.
Праздник души моей...
Фраза из недавнего модного романа известного писателя. Только он никогда не произнесет ее вслух.
Мало кто знает, что Баба Рёма, "звезда", так любит читать.
Его ладонь чуть сжимают тонкие сильные пальцы, куда-то тянут - и через мгновение к середине ладони прижимаются такие же распухшие, вздрагивающие губы.
Потом они скользят по его груди, по шее, поднимаются к уху, приникают к нему, на секунду замирают...
- Праздник... души моей... - еле слышно, на выдохе, почти беззвучно.
Он сильно щурится, чтобы скрыть влажно блеснувшие глаза, и поудобнее перехватывает любимого, прижимая его к себе.
А он всегда знал, что они читают одни и те же книги - даже когда не видятся четыре месяца.
Потому что это - уже совсем другая любовь.
До отлета утреннего рейса в Осаку у них оставалось еще десять часов счастья.
И вся жизнь.
Завтра - праздник Танабата!)))
Хочу вас поздравить...)))) Пишите на бумажках желания, привязывайте их к пальмам, кактусам, березкам, акациям - не важно, к чему! Отметим нашу русскую Танабату!!)))
И есть еще двое, для которых Танабата уже не просто праздник влюбленных - а кусочек судьбы, счастливый кусочек...)
Как же без них?!))))
Я поздравляю вас с праздником!!!!
(Текст готов))) Но заключительная часть будет только завтра! В Танабату...)
Для всех, кто полюбил героев Отеля, кто, как и я, считает эту пару родной и близкой...
Подарок к Танабате!!
Название: ПРАЗДНИК ДУШИ МОЕЙ.
Сиквелл к "Открой дверь входящему...".
Автор: Namorada
Фендом: Серии "Такуми-кун, "Непорочный".
Пейринг: Баба Рёма/Найто Тайки.
Рейтинг: R/НЦ
Жанр: слэш, романс
Статус: Закончен.
Размер: мини
Предупреждение: ООС, флафф, ведра слез и неадеквата (как всегда). Сдвинута хронология, но не критично))).
Абсолютный бред, химера, автор продолжает курить бамбук!)))
*****
В этот раз он провернул всё буквально в последнюю минуту - чудом успел, за два дня дважды опоздал на съемки, а фотосессия, на которую он, проклиная всё на свете, нечеловеческим усилием всё же примчался на такси минута в минуту, проходила, оказывается, совершенно в другом зале, о чем его несколько раз предупреждали накануне по телефону, а он, разумеется, благополучно забыл. И теперь горы модного шмотья из последней коллекции бренда сиротливо валялись на стульях под безжалостными палящими софитами ровно на другом конце города, вокруг них, в отсутствии главной модели, бродила злая и нервная съемочная группа во главе с именитым фотографом, а он...
Читать дальше А он, понимая, что опоздал, похоже, окончательно, стоял на широком каменном крыльце уже никому не нужного съемочного павильона и, вытирая с висков и со лба сбегавший струйками пот - июль в Токио месяц жаркий и безжалостный, влажность воздуха 84%, и от каждого резкого движения человек покрывается водой, как в сауне - яростно тыкал в сенсорные кнопки мобильника.
Потому что не хватало еще и там опоздать!
Да, стыдно признавать, но пять лет назад он был предусмотрительнее. Моложе - и предусмотрительнее. А сейчас, глядя на него, никто и не скажет, что перед ними - взрослый, состоявшийся мужчина с именем и определенным положением в шоу-бизнесе. Бегает, как сорвавшийся с цепи, по городу, то и дело опаздывает, подводит людей...
Как мальчишка.
И кому будешь объяснять, что за последние пару месяцев он настолько заработался в своем сумасшедшем графике, что лишь вчера, в субботу, около восьми часов утра, поправляя в прихожей перед зеркалом свою знаменитую лохматую прическу с падающей на глаза челкой, чтобы уже через пару секунд бегом выскочить за дверь, он вдруг уперся взглядом в висевший рядом с зеркалом календарь, ехидно показавший ему начало новой недели? И только вчера утром у него в голове вдруг связались, сошлись, сплелись намертво в один неразрывный узел три существовавших до этого мига по отдельности понятия - июль, вторник, седьмое число...
Седьмое число, вторник, июль.. Вторник, июль, седьмое...
И - ослепляющая вспышка перед глазами.
Танабата!
Он совсем забыл, что во вторник, седьмого - Танабата...
Вернее, он просто не думал ни о какой Танабате, и для него существовали по отдельности вторник - со своими планами, седьмое число - а значит до начала нового блока фотосессий еще есть три дня...
А в июле в Токио всегда жарко и влажно, как в сауне.
Заработался...
Танабата, время любви.
Орихиме и Хикобоси, разлученным влюбленным, конечно, было проще - они спокойно сидели триста шестьдесят четыре дня, мило печалились и грустили, ждали седьмого числа седьмого месяца, чтобы снова, единожды в году, встретиться на звездном мосту - а вот если бы им, как ему, нужно было ежесуточно оказываться одновременно в двух-трех местах, встречаться с огромным количеством знакомых и незнакомых людей, что-то обсуждать, что-то подписывать, на что-то соглашаться, от чего-то отказываться, надеясь в душе лишь на то, что менеджеры его агентства хоть как-то успевают ориентироваться в этой круглосуточной гонке, и запомнят, где и когда ему надо быть, потому что сам он уже не был в состоянии ориентироваться в собственных надвигающихся проектах, и его рабочий график пугающе расползался в длину и ширину в геометрической прогрессии.
После двух недель такой, как у него, жизни влюбленный Хикобоси тут же забыл бы свою Орихиме, свой звездный мост, все свои глупости - написал бы заявление об уходе и отправился бы на железнодорожную станцию бросаться под ближайший поезд по расписанию.
А он живет так годами!
Странно ли, что он забыл только про Танабату?
Эта сумасшедшая рабочая гонка, выпивавшая из него все жизненные силы, швырявшая его ночью на кровать в состоянии такой изморочной усталости, что иногда он засыпал еще даже не рухнув головой на подушку, сыграла с ним злую шутку. Достаточно долгое время она, как маревом, скрывала от него странное томящее беспокойство, поселившееся где-то за ребрами, близко к сердцу, напоминавшее о себе в самые неожиданные моменты, словно кто-то кулаком ударял в грудную клетку откуда-то изнутри, из самого его тела. Он подскакивал, словно его ошпарили кипятком, закашливался, пару раз судорожно хватал ртом воздух - окружающие пугались, начинали суетиться, пытались напоить его водой, усадить в удобное кресло, посильнее включить кондиционер, чтобы было легче дышать. Он все валил на жару, потому что сам был уверен, что причиной всего именно жара, но странное, тянущее беспокойство никуда не отступало. Оно словно затаивалось на время, сворачиваясь клубком где-то за ребрами, чтобы потом внезапно выскочить и нанести новый неожиданный удар.
Только вчера, в восемь часов утра, глядя на себя в зеркало в прихожей своей квартиры, он понял, что все последнее время в его такой многоплановой, серьезной рабочей жизни чего-то не хватает.
Не хватает давно, похоже, очень давно - и чего-то крайне важного.
Но поскольку он не давал себе труда это заметить, а, вернее, у него физически не хватало времени это осознать, жизнь разобралась с ним своим способом - ткнула лицом в календарь, и вот тут уже никуда было не деться: ему тридцать один год, у него успешная карьера актера и модели, предложений от режиссеров, от редакций телевизионных шоу-программ много, а менеджеры его агентства с трудом втискивают наиболее интересные проекты в его бесконечный рабочий график.
Да, он уже "вышел в тираж" из типажа "мальчика-старшеклассника", возраст как-никак, и вряд ли зрители поверят в ученика старшей школы, которому идет тридцать второй год, но на смену школьным пиджакам пришли новые работы, в которые он вписался так же уверенно и профессинально, как тот же Сайто Такуми, также начинавший с "бойслав"-дорам - а пару лет назад блестяще сыгравший в последней экранизации романа русского писателя Достоевского "Братья Карамазовы", которая пользуется успехом даже на Западе. Не важно, с чего ты начинаешь - важно, что ты делаешь дальше. И можно было бы сказать, что жизнь во всем удалась, но...
Он, известный актер кино, успешная модель, талантливый шоумен Баба Рёма напрочь забыл, что через три дня - прздник Танабата.
Праздник влюбленных.
И - удар по ребрам, в грудную клетку откуда-то изнутри.
Вчера он смотрел на себя в зеркало, и до него с леденящей, какой-то обреченно-тоскливой очевидностью, одна за другой, как падающие на лицо капли холодного дождя, доходили очень простые - и от этого невыносимые мысли, от которых он и отгораживался своей бесконечной работой все последнее время.
Он не звонил Тай-тяну уже... да, уже около двух месяцев.
Просто не было времени, сумасшедший график, постоянно люди вокруг...
Хотя иногда накатывало: безумно хотелось услышать в мембране телефона знакомый грудной голос, мягкий и словно посмеивающийся. Вот почему, когда Тай-тян говорит, то и дело кажется, что он смеется - скрывая улыбку, скрывая ту звенящую нежность, всегда проскакивавшую в его словах, когда он говорит с ним, с Бабой Рёмой?
У него не было времени задумываться о таких пустяках - это смущало, казалось стыдным и "бабским".
Он не мог позволить себе ничего стыдного. И "бабского".
Легче было переждать. Пока успокоится бьющееся в горле сердце и перестанут так жадно подрагивать пальцы от тихого грудного голоса в телефонной мембране.
Некогда разговаривать, работа не ждет.
Как-нибудь потом, когда будет время...
Так работал он. Так работал сам Тай-тян, отдавший и март, и апрель, два месяца кряду, на репетиции и подготовку театральной музыкальной постановки для Икебуро Саншайн. И спал Тай-тян тогда по четыре часа в сутки - настолько длительными и массовыми были репетиции и прогоны.
Он прочел об этом в театральном еженедельнике - про четыре часа сна.
Он покупал их иногда, на бегу - вдруг случайно удастся увидеть знакомое лицо...
Так работали их друзья и приятели - тот же красавец Рен Ягами, погрязший в своих "самурайских драмах", в которых ему просто не было равных - исторические драмы и национальная одежда самураев, словно гигантским увеличительным стеклом, раскрывали, увеличивали его природное изящество, отвагу бесстрашие, и зрители, заполнявшие под забивку театральный зал, были в восторге.
Так работал Дай-тян - Ватанабе Дайсуке, верный, надежный друг, многолетний товарищ. Но у Дай-тяна сейчас проблема. Или вокруг него - проблема. Или из-за него, Дая - проблема...
Он еще не разобрался. Работа не давала ему такой возможности.
Он смог только, урвав пару часов у ночного сна, посреди рабочей недели, без предупреждения, приехать к дому Дая - и потребовать по телефону свидания в ближайшем ночном пивном пабе. В первом часу ночи.
Он уже не мог молчать, слишком много шума и сплетен ходило по поводу друга Дайске в их творческой тусовке - и задал прямые, честные, нелицеприятные вопросы.
Получив в ответ такие же прямые, честные, беспощадные к самому себе - ответы.
Чем в этой ситуации можно было помочь мелкому противному щенку Хамао Кёске - он не знал.
Но, так или иначе, работа поглощала их всех, с головой.
Работа была их жизнью.
Он несколько раз видел на телефоне пропущенные вызовы, загадочно для окружающих помеченные им буквой "Н" - и все собирался перезвонить, спросить - всё ли в порядке, и вообще - как дела... Но постоянно кто-то вертелся под боком, совал под локоть очередной сценарий, знакомил с новыми партнерами, к которым он, памятуя собственные косяки пятилетней давности, относился заботливо и внимательно, особенно, если это были молодые ребята, начинающие актеры. Так и не получилось - перезвонить...
А не виделись они... А когда они виделись в последний раз?
Ему пришлось напрячься, чтобы вспомнить - когда.
Получается, что с момента их последней встречи прошло... ну да, четыре месяца.
Очень плотные графики у обоих, работа.
Пять лет назад, в это самое время, в начале июля, Кенджи-сан вдумчиво объяснял ему, что именно он, как режиссер, хочет видеть от своего героя Арата Мису, одним движением руки зашвырнувшего в примерочную кабинку магазина влюбленного в него Шингеджи Канемитцу...
Хотя "примерочная кабинка" - это, конечно, сильно сказано. Отгороженный длинными, висящими на дуге шторами угол столовой - вот и вся "примерочная кабинка". Но на тот момент эта декорация была для него самым важным местом в мире - только там он имел полное право у всех на глазах, можно сказать, на законных основаниях, целовать Тай-тяна, обнимать его, сурово сдвигая брови, изображая вдумчивый репетиционный процесс... К тому моменту за плечами уже была их первая ночь, когда Тай-тян сам пришел к нему в номер - и своими руками, глазами, объятиями, своим телом спас Бабу Рёму от надвигавшейся опасности потерять рассудок от испепеляющей ревности, ломавшей его так, что после подобного безумия - или в окно, или в сумасшедший дом, третьего варианта быть не может.
Тай-тян тогда сразу все увидел, и все понял - и, даже не услышав нанесенного при всех унизительного оскорбления, прибежал к нему, чтобы успокоить, чтобы обнять, чтобы согреть собой его постель. Чтобы вытащить из пучины засасывавшего его, как водоворот, безумного отчаяния.
Пережить ту ночь в одиночку, без Тай-тяна, он бы не смог.
Да, страсти тогда кипели нешуточные, и тогда при мысли о надвигавшемся празднике Танабата его сердце чуть соскакивало с ритма, пропускало удар, другой - и неслось вскачь, как конь, сбросивший всадника.
Пять лет назад он ждал Танабату как ребенок, задыхающийся от волнения в ожидании чуда.
А в этом году...
А в этом году он о ней забыл.
Вспомнил вчера, стоя перед календарем. Многое вспомнил.
И, начиная с восьми утра вчерашнего дня, вот уже двое суток, он, как машина, потерявшая управление, сносит все на своем пути - по пять раз на день меняя свои планы и планы огромного количества окружающих его людей - опаздывает на съемки, путает адреса, доводит до инфаркта менеджеров агентства, ассистентов и помощников режиссеров... И все это только для того, чтобы вместить в прошедшие двое суток рабочие задачи четырех дней, потому что седьмого июля, во вторник, он на сутки выпадет из своего безумного рабочего графика. И сейчас его абсолютно не беспокоит, что думают по этому поводу все вместе взятые менеджеры, ассистенты и помощники.
Четыре месяца - это... это очень долго.
Очень.
И даже если ему придется сорвать все ближайшие съемки и проекты - этот праздник Танабата он проведет вместе с Тай-тяном. Вдвоем.
Вторник, седьмое июля...
Это их день. Это их Танабата.
И пусть его хоть сто раз назовут глупым Хикобоси - сейчас ему на это плевать.
Он не позволял себе ничего подобного пять лет. И потом не позволит еще пятнадцать. Или сто.
Но в этот вторник он хочет видеть рядом с собой только одного человека - своего партнера по фильму "Непорочный", четвертого фильма серий "Такуми-кун", актера театра Найто Тайки.
И он его увидит!
Ему вдруг стало очень страшно от мысли про четыре месяца - это очень долго. Это так долго, что он, не задумываясь, в одну минуту, бросил вчера на весы свой почти десятилетний безупречный актерский стаж, свое имя, свою репутацию, свои перспективы - за один только день.
Вторник, седьмое июля...
Праздник Танабата.
День, который он проведет с Тай-тяном.
Он очень любил человека, разработавшего электронное бронирование гостиничных номеров. Представительский номер "Твин", располагавшийся на десятом этаже престижного отеля ANA InterContinental Tokyo (двуспальная кровать, размер "king-size"), в центре токийского комплекса Ark Hills, он забронировал на сутки, стоя на крыльце, с телефона, сразу же оплатил бронь с карточки - торопясь, зло покусывая губу, видя, как один за другим из списка свободной брони исчезают номера - видимо, надвигающаяся Танабата разбудила в изнывающих от жаркой влажности жителях Токио тягу к романтике и новизне. Конечно, надо было сделать это еще вчера, но привыкший за последние месяцы думать исключительно линейно, в режиме рабочих задач, он потратил впустую почти сутки, прежде чем осознал, где и как хотел бы увидеть Тай-тяна.
Где и как они проведут свою Танабату.
За эти два дня - за вчера и за сегодня - он несколько раз набирал номер Тай-тяна и молча слушал длинные, равнодушные гудки.
Репетиция. Или полный прогон. Не может уйти со сцены или из репетиционного зала. Или не слышит.
Ничего...
Времени, чтобы предупредить, где они увидятся - более, чем достаточно, завтра только понедельник.
Осталось набрать смс-ку менеджеру агентства - чтобы он постарался хоть как-то разрулить ситуацию с сорванной фотосессией: извинился от его имени, предложил другой день, другое время - начиная с восьмого июля, со среды, Баба Рёма готов жить в этих брендовых шмотках верхом на софите или фотокамере, по желанию заказчика.
Но сейчас ему некогда даже разговаривать - он уже опаздывает на телевидение, на съемку ролика про шоколад, втиснутого им в приказном порядке в воскресную ночь.
А потом, уже к ночи, надо будет позвонить Шоте - Такасаки Шоте, лучшему другу, которому придется прикрывать его отсутствие перед ошарашенной общественностью весь вторник. Как он делал это пять лет назад. Как после этого, после декабрьской ночи перед премьерой "Непорочного", он делал еще не раз...
Такасаки Шота не будет задавать ненужных вопросов...
А уже завтра можно спокойно дозвониться до Тай-тяна и сообщить - где и когда во вторник его будет ждать актер кино Баба Рёма, чтобы вместе отпраздновать Танабату.
День влюбленных.
Он успел приготовиться так, как хотел. Он ничего не забыл...
И Тай-тяна ждет сюрприз!
Сутки спустя, вечером в понедельник, шестого июля, именно Такасаки Шота ворвется к нему в павильон студии, где будет происходить очередная, последняя на этот день фотосессия Бабы Рёмы - чтобы лично сообщить, что актер театра Найто Тайки в первом составе антрепризного музыкального спектакля четыре дня назад уехал из Токио в Осаку, на гастроли. До одиннадцатого июля.
Тай-тяна нет в городе.
И - будет смотреть, как гаснут, подергиваются серой дымчатой пеленой еще секунду назад такие живые, искрящиеся в свете прожекторов, счастливые глаза его друга, Бабы Рёмы.
"-Ты говорил как-то, что выберешь для меня одежду...
- Когда бы ты хотел?...
- Я думал... Седьмого числа, на Танабату... Могли бы сходить...
- Прости. В этот день я занят."
Оказывается, это действительно очень больно - когда о тебе забывают.
Он только совсем забыл, что настолько больно.
Такасаки Шота дождался окончания сессии - и был резко откровенен, что позволял себе исключительно в крайних ситуациях:
- Прости, Рё-тян... Но... Ты снимешь бронь?...
- Нет... - он даже улыбнулся во весь рот такому странному вопросу. Почему-то захотелось смеяться. - Конечно, нет. Это наша Танабата. И я проведу ее так, как решил...
- Ты... будешь один?... - в глазах у Шоты было столько горечи и понимания, что ему даже захотелось погладить друга по голове, чтобы утешить. Это только его боль, он не готов ею делиться. - Один?... В Танабату?...
- Неважно... - он опять широко улыбнулся и сильно прищурился. Голос сел и скрипел, как ржавая деталь конвейера. - Это уже неважно... Сможешь подбросить меня... до дома?... Я сегодня без машины...
- Конечно... И сделаю все, как договорились... - Шота опустил голову, его явно тревожило что-то еще. - Рё-тян... Послушай... Я узнавал, в составе антрепризы есть парень, мы с ним немного знакомы... Я мог бы ему позвонить, а он...
- Не надо... Просто отвези меня домой, пожалуйста...
За последние двое суток он так и не сумел дозвониться до Тай-тяна - тот не брал трубку.
В полдень седьмого июля, во вторник, он, со спортивной сумкой на плече, шагнет в дверь представительского номера.
Один.
А на дне спортивной сумки уже лежит купленная накануне шелковая рубашка в серо-белых тонах с мелкими, рассыпанными по шелку цветами - сюрприз для Тай-тяна.
Праздник Танабаты начался.
ОКОНЧАНИЕ ОТ 07.07. ТАНАБАТА!!!))) *****
Седьмого июля, во вторник, с раннего утра, как и положено, палило солнце, влажность в течение дня должна была повыситься до 86 процентов, усиливая и без того почти невыносимый "эффект парилки", а на тонких ветвях праздничных деревьев по всему июльскому Токио уже шелестели, сталкиваясь друг с другом, висящие на тонких нитях разноцветные узкие прямоугольники с загаданными пожеланиями.
Он ничего не загадал в этом году, и заготовленная им вчера на скорую руку тонкая прямоугольная картонка спокойного салатового цвета осталась валяться дома, на письменном столе. Двое суток - до вчерашнего вечера - он думал, все подбирал какие-то более точные, выразительные слова, пытаясь в одном строгом предложении сформулировать хоть долю, хоть некую часть переполнявших его ощущений. И все переживал, что слова пусты и бесцветны, никак не хотят складываться в то, чем вот уже около пяти лет напрочь наполнена его душа.
Пусть даже в угаре рабочего ритма он иногда и сам забывает об этих мыслях и переживаниях.
Он даже знал уже точно, где именно, на каком дереве, по дороге в отель утром привяжет свою салатовую бумажку с загаданным желанием, и как высоко от земли постарается это сделать.
Оказалось - что ничего не нужно, и можно абсолютно не переживать, что слова глупы, а мысли настолько невыразительны. Он может развесить по всему Токио, на всех тонких ветках, разрезанный на узкие разноцветные прямоугольнички ассортимент самого крупного токийского книжного магазина - это ничего уже не изменит.
Тай-тян - в Осаке, на гастролях.
И он опоздал со своим сюрпризом.
Поэтому седьмого июля, в Танабату, они будут в разных городах.
Он настолько не мог еще поверить, что всё зря - зря приложенные усилия, трое суток сумасшедшей беготни, новая бело-серая шелковая рубаха в цветах, которую он с такой радостью покупал, случайно углядев в витрине магазина мужской одежды - что приехал в отель на час раньше нужного срока, около одиннадцати утра. Просто потому, что не знал, куда себя деть, а находиться одному дома было уже невыносимо.
Как ни странно, его представительский номер был уже готов, и его, вопреки инструкциям, даже провели на этаж, что он списал на свое имя и некую популярность, определенно присутствовавшую в его жизни.
Поэтому еще до полудня он со всеми удобствами расположился в снятом номере - а именно, заперев дверь, бросил на пол спортивную сумку и рухнул в хорошо знакомое стильное кожаное кресло, в котором уже отвык, честно сказать, находиться в одиночку.
Он смотрел в залитое ярким июльским солнцем огромное панорамное окно, за которым ликовал, смущенно перешептывался и попарно держался за руки, празднуя Танабату, огромный, бесконечный город Токио, и лениво думал о том, что сегодня, похоже, не только он ощущает себя абсолютно лишним и забытым на этом празднике любви.
Он отлично знает еще одного человека, который сейчас занимается исключительно работой, не отвлекаясь на милые глупости вроде Танабаты и разноцветных прямоугольных бумажек на тонких ветвях.
Старый надежный друг, Ватанабе Дайсуке, Дай-тян, уехал в Саппоро, искать натуру для своего нового кино-проекта, который он, как продюсер, намерен запустить с осени силами своего актерского агентства "Ватанабе".
И, похоже, специально приурочил рабочую командировку к седьмому июля, чтобы отсутствовать в Токио именно в этот день.
Еще тогда, пять лет назад, в их актерской среде ходили тихие сплетни, что Дай-тян имеет самое прямое отношение к руководству этого агентства, что само агентство принадлежит его семье, но раз сам Дайске эти слухи не опровергал и не поддерживал, блестяще делая вид, то понятия не имеет, о чем именно перешептываются друзья за его спиной, то сплетни тогда так и остались сплетнями.
На тот момент, казалось, что единственное, о чем Дайске вообще мог думать и разговаривать - противный щенок Кёске Хамао, не отходивший от Дай-тяна ни на шаг, даже при том, что уже давно было озвучено решение продюсеров, что серии "Такуми-кун" далее продолжены не будут. Но контракт по фан-сервису, буквально привязал их друг к другу еще очень надолго.
Сплетни поутихли, а потом оказалось, что всё так и есть, и с момента, когда Дай-тяну исполнилось тридцать, он уже открыто встал во главе агентства, начав карьеру продюсера, в чем ему очень помогали дружеские связи в актерской среде, в которой он активно создавал себе имя в течение нескольких лет.
Одно из первых предложений о совместной работе Дай-тян сделал тогда своему старому проверенному другу, известному актеру кино Бабе Рёме.
Но на тот момент у него уже были вопросы, много вопросов к Дайске, потому что то, что творилось на протяжении последнего года на глазах у всех причастных к происходящему, причастных к истории съемок серий "Такуми-кун" и удивительных, очень странных отношений, связавших на глазах зрительской аудитории исполнителей двух главных ролей - Ватанабе Дайсуке и Кёске Хамао - уже требовало категорических и прямых ответов.
Во всяком случае, он не мог принять предложение своего старого друга о совместной работе до того, как не прояснит для себя - а какого черта творится у него на глазах весь последний год? Он, конечно, был по горло занят собственными проектами, но все же не до такой степени, чтобы не заметить, что между Дай-тяном и его щенком Кёске у всех на глазах происходит что-то абсолютно неудобоворимое и непонятное.
Когда Шота показал ему на мобильном видеообращение этого щенка, Мао, в котором тот прощался со своими фанатами, он смотрел, как плачет, давится слезами противный Кёске, пытающийся убедить своих поклонников и, похоже самого себя, что решение оккончательно уйти из шоу-бизнеса и немедленно отправиться в университет учиться на юриста, это его собственное решение. И оно, это самое решение, крайне радует плачущего Мао.
Он смотрел, как из черных, выразительных, "оленьих" глаз одна за другой катились слезы, и думал лишь об одном - где сейчас Дай-тян? Что он делает? Знает ли он о происходящем, вот об этом каком-то обреченно-безумном прощании щенка Хамао со своими фанатами? И если знает - то почему молчит?! Видеозапись была выложена в сеть несколько дней назад - но от Дай-тяна, насколько он понимал, не последовало никакой реакции: ни поддержки, ни интервью, ни совместной фотографии на радость поклонникам и фанатам...
Что, черт побери, вообще происходит?!
Нет, он, конечно, знал, что их последняя совместная работа - фильм о гостинице где-то в горах, в котором красной нитью проходили трогательные отношения двух главных героев - с треском провалилась. Вернее, сразу после прошедшей премьеры была мгновенно забыта, потому то работа оказалась откровенно слабой. Но все равно, это же не повод...
Или - повод?
Перекинувшись буквально несколькими фразами с Шотой, он пришел к выводу, что для того, чтобы бедного щенка Мао, даже после провальной работы, не просто задвинули в слабенькие музыкальные спектакли и мюзиклы второго уровня, а так откровенно вышвырнули из профессии - должно было произойти что-то крайне серьезное.
И когда через какое-то время Дай-тян, уже как продюсер, предложил совместный проект, он решил, что имеет право - на правах много летней дружбы - спросить о том, что его беспокоит до сих пор.
В чем так провинился противный щенок Кёске Хамао, что потребовалось столь радикально выгнать его из актеров - в юристы?...
Они сидели с Дай-тяном в ночном пивном пабе, то и дело по очереди отхлебывая светлое, разливное пиво - и он слушал своего друга, слушал Дай-тяна, поражаясь в душе тому, как быстро, всего-то за пару лет, сказочная феерично красивая история любви может превратиться в драму, и даже трагедию преданности своему призванию и духовного опустошения.
И не принимая услышанного, не желая отказываться от собственных фантазий по поводу своих друзей, и Дай-тяна в частности, он не мог не понимать, не мог не признать, что Дайске в этой ситуации тяжело и болезненно прав. Прав во всем.
Дай-тян устал.
Устал страшно. Смертельно. Запредельно.
Он устал уже семь лет тащить на себе по жизни своего партнера, Хамао Кёске, трогательного красивого парня, оказавшегося прекрасной статичной моделью для глянцевых фотообложек - но при этом, как показало время, абсолютно никудышным актером. Все, что происходило в карьере Мао после съемок серий "Такуми-кун", почти всё, имело провальный результат, или - как высшее достижение - скромно средний.
Конечно, Рё-тяну некогда было это замечать, у него много своих работ и отличных проектов...
Но и это было не самое страшное. Самым страшным оказался фан-сервис, договор по которому обрек их годами жить плечом к плечу, буквально семьей - на радость фанатам и производителям сувенирной атрибутики. И случилось так, что глупый мальчишка Хамао Кёске сам поверил в собственный фан-сервис - поверил горячо, искренне, как сотни тысяч тех самых фанатов по всей Юго-Восточной Азии. Поверил, что они - "вместе", и что так будет всегда.
А Ватанабе Дайсуке, профессиональный актер, красавец, будущий энергичный продюсер - работал.
Он блестяще отрабатывал условия контракта, улыбаясь, заливисто хохоча, и никому не открывая правды - сколько нервов и сил забирает у него этот самый фан-сервис, сколько мучений доставляет уже не один год.
Нет, сперва, конечно, были чувства - и самые искренние, настоящие.
Чувства к милому, прелестному мальчишке, Хамао, подростковая трогательность и неуклюжесть которого могла растопить любое сердце.
Годы шли, подростковая прелесть ушла, неуклюжесть в профессии - осталась.
Но Хамао по-прежнему считал, что они "вместе", и что так будет всегда.
Он прекрасно понимал, что пытался сказать ему Дай-тян той ночью в пивном пабе.
Чтобы соответствовать такому, как Дайске, чтобы находиться рядом с ним - нужно было двигаться вперед, тянуться к новым возможностям, к новым вершинам, к новым результатам. Беспощадный в работе к самому себе, Дай-тян и от окружающих ждал такой же самоотдачи. А уж от того, кто намеревался находиться не просто рядом с ним, а - с ним, подавно.
А Мао, поверивший в свой фан-сервис, решивший, что главное в его жизни - Дай-тян - уже произошло, успокоился. И остановился.
Он уже не был прелестным милым подростком, которому все хотелось простить, а стал обыкновенным молодым мужчиной, каких очень много, с более чем средним уровнем актерской игры.
А тут, слава богам, истек, наконец, и срок контракта по фан-сервису.
Мао "убрали" из профессии по личной просьбе Дай-тяна и благодаря влиянию актерского агентства "Ватанабе".
Убрали прицельно - чтобы дать парню образование, которое позволит ему обеспечить себя по жизни вне сферы шоу-бизнеса.
А он еще глубоко в душе пять лет назад завидовал Дай-тяну по поводу этого самого фан-сервиса, жалея, что им с Тайки не предоставили права изображать на публике влюбленную пару.
Какое счастье, что - не предоставили...
- Рё-тян... Я скажу тебе правду... Сперва они милые, нежные мальчишки, которых хочется оберегать... Опекать... Любить... А потом они вырастают и превращаются в таких же, как ты сам, мужчин... Иногда бездарных... И вдруг ты однажды просыпаешься и понимаешь, что просто не хочешь их больше видеть...
Эту фразу Дай-тяна, которую тот произнес тихо, сдавленно, словно через силу, он запомнил надолго.
И получил ответы на все вопросы, которые его беспокоили.
Любовь ушла, а в плане профессии - Дайске не желал терпеть рядом с собой заведомого лузера.
И, не принимая душой услышанного, головой он понимал, что друг прав.
К сожалению.
Поэтому и умчался в Саппоро именно в Танабату, вдумчиво предусмотрев возможность, что в праздник человека могут охватить самые неожиданные мысли и желания.
Воспоминания и мысли о друге заняли достаточно много времени - хотя бы потому, то он категорически запрещал себе думать сейчас о чем-то другом.
Например, о музыкальной антрепризе в Осаке.
Он не хотел знать, с кем и как проводит эту Танабату Тай-тян.
Когда во второй половине дня, ближе к вечеру, в номер аккуратно постучали, он не глядя, щелкнул замком и дернул на себя дверь красного благородного дерева:
- Поставьте, пожалуйста, на сто... - его особо не волновало, то именно принес навязчивый рум-сервис, ему было все равно.
Но договорить ему не дали.
В открывшуюся дверь, через порог, метнулось что-то лохматое, хриплое, запыхавшееся, черное, белое и розовое одновременно - глаз в долю секунды выхватил смешное изображение котенка "Китти" державшего воздушный шарик - и его уже сгребли, схватили тонкие сильные руки, сжимая, стискивая, ощупывая, словно владелец рук был слепым.
А под горло, между ключицами, било жарким, хрипящим, таким знакомым дыханием:
- Рё-тян... Это ты... Рё-тян...
- Конечно, это я, дурак... - он с такой силой сжимал в объятиях актера театра Найто Тайки, что рисковал раздавить тому грудную клетку. - А кого еще ты собирался тут найти?... И почему ты здесь?... Вас освистала публика и пришлось бежать из Осаки?... Ты опять плохо пел?...
- Сегодня Танабата... Я должен был тебя увидеть... - черные сверкающие глаза Тай-тяна смотрели с восторженной нежностью, так, что ему вдруг стало тепло и спокойно, словно после долгого утомительного путешествия он, наконец-то, вернулся домой. - Как я мог не приехать?... Сегодня днем заменили вечерний спектакль, у меня появилось время... И я сразу же побежал в аэропорт... И что касается моего пения - чтобы ты знал, пою я хорошо...
Он засмеялся - свободно, радостно.
Счастливо.
Дальше был сумбурный, торопливый диалог, похожий на блиц-интервью. Рук при этом никто разжимать не собирался.
- Самолетом?...
- Да...
- Обратно?...
- Вылет в шесть пятьдесят пять утра...
- Из Ханеды?
- Да...
- Отвезу...
- Не надо! Ты же устанешь... Закажу такси...
- Забудь! Сказал, что отвезу...
- Хорошо... Спасибо...
- Как меня нашел?...
- А я не искал... Я из Ханеды приехал сразу сюда...
- Почему - сюда?...
- Не знаю... - и изумленный, растерянный взгляд ласковых черных глаз.
А, действительно - почему сразу сюда? Не домой, не по друзьям, не по съемочным павильонам?
Он лучше, чем кто-либо, знал - почему.
Потому что здесь - дом.
Именно здесь, в отеле, в представительском номере, где пять лет назад они первый раз сказали друг другу о своих чувствах.
Куда идет человек, когда ему плохо?
Домой.
А куда он бежит, когда у него радость?
Домой.
Вот поэтому - "сразу сюда"...
- Думал, забыл про Танабату... - он внимательно смотрел в глаза черноволосому парню, которого обеими руками прижимал к груди. - Решил без меня отпразновать...
- Без тебя?!... - Тай-тян даже рот приоткрыл, впечатленный такой неимоверной глупостью. - Рё-тян... Какая может быть Танабата... без тебя?...
Самый правильный ответ.
Он чувствовал, что в номере, незаметное глазу, словно кучковалось крошечное напряженное облако.
Еще совсем маленькое, совсем незаметное.
В этом приезде из Осаки, в этой футболке с котятами "Китти" было что-то еще.
Что-то еще, с чем Тай-тян мчался к нему из Осаки именно сегодня, в праздник Танабата.
И он намерен как можно быстрее разобраться - что именно.
Он надеялся, в глубине души, не признаваясь самому себе, что Тай-тян приедет - тот приехал.
Он надеялся, что Тай-тян скучал - тот и не скрывал, насколько рад его видеть...
Два главных желания в праздник Танабаты оказались выполненными. Было, конечно, еще и третье, но для него будет время - вся ночь впереди, самолет у Тайки только утром.
А теперь пришла пора сюрпризов!
Ему почему-то казалось, что именно подарок, приготовленный им для Тай-тяна, расставит все сегодня по своим местам.
Он резко опустил руки, выпуская любимого, отошел на несколько шагов, к креслу - Тай-тян растерянно смотрел на его передвижения.
Белой змеей тихо прошуршала "молния" спортивной сумки, он, уверенно, не глядя, сунул руку внутрь - и через мгновение в сторону молча стоявшего у окна черноволосого парня в разнцветной футболке полетел шелковый, бело-серый ком, тут же пойманный на лету худощавой, сильной рукой.
- Вот... Примерь это... - он, по-прежнему не оборачиваясь, аккуратно застегнул сумку, одним движением сбросил её с кресла на ковер, и лишь потом, чуть повернув голову, наблюдал через плечо, как потрясенный Тай-тян оцепенело разглядывает бело-серую шелковую рубаху с рассыпанным по ткани узором в виде мелких, вычурных цветов. Решив, что дал Тай-тяну достаточно времени полюбоваться своей продуманной "домашней заготовкой", он слегка кашлянул и чуть повысил голос: - Раздевайся...
Он ничего не делал специально, старательно или на показ - тело вело само, оно само диктовало каждый последующий жест, каждую реплику, каждый вздох.
И, похоже, мышечная память об одном из самых сильных потрясений в жизни отлично работала не только у него - у него на глазах Тай-тян, вдруг словно помолодевший на несколько лет, на те самые пять лет, медленно, неуверенно стянул с тонкого, худощавого, но сильного тела свою разноцветную футболку с котятами "Китти", неуверенно отбросил её на широкую двуспальную кровать, и развернул серо-белый шелковый комок, который сжимал в руке.
Когда он увидел перед собой так хорошо знакомую обнаженную спину - горло словно сдавило невидимой рукой, распаляя, высушивая, поселяя внутри, где-то в животе, неумолимо разгорающийся пожар, потушить который вот уже пять лет по силам только одному человеку.
Он медленно подошел со спины к актеру театра Найто Тайки, который растерянно и как-то неловко пытался выправить заломившийся воротник новой шелковой рубахи, и, подняв руки, решительно сжал в ладонях узкие крепкие плечи, потянул на себя.
- Решил меня бросить?... Сам уехал на гастроли в Танабату - и даже не предупредил?... - его жаркое дыхание опаляло открытую воротником шею Тай-тяна, щеку, ухо. Ему показалось, что от его горячего шепота по смуглой, загорелой коже шеи побежали мурашки, и с трудом сдержал победную улыбку. - Плохой питомец... Почему не позвонил мне, что уезжаешь?...
Его тонкие сильные пальцы осторожно расправили замявшуюся, заломившуюся ткань воротника.
Жизнь отличается от кино тем, что в любой момент, внезапно, может сломать самый идеально написанный сценарий, даже самый прочувствованный и самый прекрасный.
Надо будет как-нибудь при случае поделиться этим любопытным жизненным наблюдением с Кенджи-саном.
Может быть, он разрешит им переиграть сюжет "Непорочного", исходя из вновь открывшихся обстоятельств?
- Прости... Я не думал... Что это так важно... - теперь уже Тай-тян косился на него через плечо и выразительный черный глаз под лохматой черной челкой вдруг до краев наполнился странной понимающей печалью. Казалось, он что-то знал о нём, о Бабе Реме, знал что-то важное, неизбежное, что-то такое, чего он сам о себе ещё не знал. Вот оно! - Не хотел беспокоить...
- За любовником поехал? Чтобы не расставаться?... - шутка вышла чуть более злой, чем он хотел изначально, но его все же обеспокоило это странное выражение в глазах Тай-тяна. Он подавил в себе желание с силой тряхнуть парня за плечи, и, усмехнувшись, закончил. - Поэтому беспокоить не хотел?...
- За каким... любовником? Вот дурак!... - Тай-тян даже фыркнул от неожиданности и улыбнулся. Улыбка вышла потерянной и грустной. - Нет никакого любовника... дело в другом...
Он знал, что этот момент неизбежен. То, с чем Тай-тян пришел в этот представительский номер "Твин", то, с чем он недавно летел больше часа из аэропорта Итами в Осаке в токийский аэропорт Ханеда, а потом еще ехал до центра города на такси - приближалось жестоко и неумолимо, как ураганный шторм, несущийся во весь опор к песчаному берегу океана.
Берегу некуда бежать от шторма - он неподвижен.
Оставалось только дать выговориться. И теперь он уже точно понимал, почему не заказал с самого утра такси до Ханеды, чтобы самому лететь в Осаку, почему не мчался к стойке досмотра багажа, боясь опоздать на посадку - а целеустремленно и решительно шел именно сюда, в номер отеля - домой! - абсолютно неуверенный, что в этом вообще есть хоть какой-то смысл.
Иногда, чтобы сказать самое главное, необходимо конкретное место и конкретное время.
Представительский номер в отеле, например.
Или - праздник Танабаты.
- Хорошо, говори... - он отпустил плечи Тай-тяна, чтобы не давить на парня, не смущать его, и даже сделал шаг назад. - Я тебя слушаю...
Тай-тян мягко развернулся на месте - и теперь они стояли друг напротив друга, в нескольких шагах от белевшей шелковым бельем кровати king-size, молча, совсем как пять лет назад, декабрьской ночью.
- Рё-тян, я хотел поговорить с тобой... Давно хотел, уже несколько месяцев... Даже звонил несколько раз... Но ты был очень занят... - Тай-тян опустил голову и напряженно мял в тонких сильных пальцах подол новой шелковой бело-серой рубахи, которую так и не успел застегнуть. - Думал увидеться... И сказать...
- Прости... Я, действительно, заработался... Как дурак... - он все ещё легко, чуть насмешливо улыбался, демонстрируя абсолютную расслабленность, но внутри, в глубине себя, весь мгновенно подобрался, как дикая лесная кошка, готовая к смертельному броску, растопорщившая усы и прижавшая к голове уши. Ему показалось, что он слышит тяжелый, утробный горловой рык, показывающий, что до броска остались считанные секунды. Что бы не встало сейчас между ними, с чем бы не пришел к нему Тай-тян, который с момента, как он выпустил из своих ладоней узкие сильные плечи, так и стоит, не поднимая головы, он, Баба Рёма, никуда не отпустит от себя этого черноволосого изящного парня. Никуда не отпустит, и никому не отдаст. Это его последнее слово. У него тоже, как и у Рена, в послужном актерском списке есть исторические самурайские драмы, сыгранные на сцене театра, и на каком бедре у воина висит катана - он знает не по наслышке. А еще - он никогда и никому не отдаёт свое. Настоящее свое. Вот такое, как напряженно закусивший губу Тай-тян. Но сначала пусть скажет, с чем пришел. - Я понимаю, я должен был сам...
- Ты ничего не должен!... - Тай-тян мгновенно вскинул голову, дернулся - и тут же обмяк, словно на свободу вырвался какой-то давящий, мучивший его запал. Голос стал тише, и ему теперь приходилось напрягать слух, чтобы разобрать каждое слово. - Я об этом и хотел поговорить... Что ты - ничего не должен... И что я... понимаю...
В тонких напряженно сцепленных пальцах жил своей отдельной жизнью, трепеща и переливаясь, подол бело-серой шелковой рубахи.
- Я могу спросить - что именно ты... понимаешь?... - дикая лесная кошка, которой он ощущал себя в данную секунду, невидимо ни для кого выпустила когти, точа их о кору ветки дерева и отсчитывая последние секунды перед прыжком. Он еще не знал, что именно встанет сейчас перед ним - лицо нового любовника, угасшие чувства, сожаление о зря потраченных пяти годах - но этот бой он начнет первым. - Хочу быть уверенным, что понимаю, о чем ты говоришь...
- Мы редко видимся... Теперь - совсем редко... - он не сомневался, что эти так напугавшие его самого четыре месяца разлуки еще нанесут ему удар в спину, ждал этого, поэтому и оказался абсолютно готовым. Тай-тян все еще не поднимал головы, и даже перестал теребить подол рубахи, просто стоял, опустив руки. - Уже почти пять лет прошло... Это много... И ты ничего не должен, правда... Я понимаю... И... всё уже не так, как пять лет назад... Это нормально... Так и должно быть...
- Прости?... Ты имеешь в виду...? - уже сорвавшаяся в смертельный прыжок дикая лесная кошка в последнее мгновение зацепилась задними лапами за ветку, от которой отталкивалась, удержала равновесие, и на оскаленной кошачьей морде проступило искреннее человеческое изумление. Не было лица нового любовника, не было угасших чувств - он это видел сейчас своими глазами, что не было! Была совершенно непонятная ему боль за него, Бабу Рёму, и такое же непонятное отчаяние. Ситуация становилась непредсказуемой и крайне любопытной. - Что ты хочешь сказать?...
- Рё-тян, давай говорить прямо... - черноволосый парень поднял глаза, и он увидел, каким напряжением, какой мукой давалось Тай-тяну каждое слово. - Пять лет - это, правда, много... И я уже не такой, как тогда, на съемках... Время идет... Я взрослею, мне скоро двадцать семь... И я уже не такой... милый, как пять лет назад... Как тебе нравилось... Я уже просто мужчина... И я хотел сказать, что я тебя понимаю... Почему мы теперь так редко видимся... И это нормально... Ты, правда, ничего не должен... Я только не хочу, чтобы тебе пришлось говорить об этом первому... Я не знаю, готов ли я от тебя это услышать... И если ты решишь, что... Не всем нравятся взрослые мужчины... Они ведь не такие милые, как...
- Как ласковые, нежные мальчики?... К которым ты уже давно не относишься... - в его голосе враз смешались бешенство, злость, ехидство, веселье и нечеловеческое облегчение, образовавшие бархатный, завораживающий коктейль звука, в котором проскакивала грудная хрипотца. - И я, с твоего разрешения, уже могу выбрать себе...м-м-м-м... кого-то другого?... Ты ведь это хотел сказать?...
Тай-тян молча кивнул и опять опустил голову.
В номере повисла тишина.
Когда и где этот дурак успел пообщаться с заразой Дайске?!
Почему он дупустил это, не предусмотрел такой возможности?!
Если бы у него сейчас под рукой была катана - самая рядовая, только хорошо заточеная - он, не долго думая, запер бы на ключ в номере этого несносного молодого мужчину с невыносимым характером, а сам быстро на такси смотался бы по очень знакомому адресу и одним ударом снес бы ко всем чертям такую умную, хитрую и принципиальную голову старого верного друга Дайске Ватанабе. И чувствовал бы он себя при этом во всем правым и абсолютно счастливым! А потом вернулся бы сюда, в представительский номер, и уже один на один разбирался бы с этим дураком, почему-то, явно под влиянием всех последних событий, вдруг спутавшим его, Бабу Рёму, с кем-то совершенно другим, кем он никогда не был и не является.
У него, разумеется, были в недавнем прошлом свои ошибки - и страшные ошибки - чуть не закончившиеся для него самого настоящей катастрофой. Но вот искать у себя за спиной чужих призраков он не позволит.
Какую же волну в умах окружающих умудрился прогнать Дай-тян своей тяжелой, так красиво, так книжно начинавшейся, а в итоге обернувшейся почти драмой и разочарованием огромного числа друзей и фанатов? историей с этим бедным мальчишкой, противным Кёске - что специально примчавшийся на несколько часов в вечер Танабаты из Осаки в Токио актер театра Найто Тайки стоит сейчас перед ним, опустив голову, и, напряженно прикусывая губу, пытается объяснить, что его любовник, Баба Рёма, совсем не должен заставлять себя общаться, спать с уже утратившим юношескую прелесть и очарование первой подростковой свежести молодым мужчиной Найто Тайки, потому что в двадцать один год он, конечно, был совсем другим, и он, Баба Рёма, сам тому свидетель, а пять лет - это, действительно, много...
Он всегда ценил и, не подавая, разумеется, вида, искренне уважал Тай-тяна за природную способность соблюсти ту идеальную грань, на которой ласковая нежность и истинная робость, например, в постели - столкнувшись в свое время с которой он удивился до потери дара речи, а потом лишь наслаждался, испытывая запредельный восторг и счастливую гордость обладателя - не переходят в глупую манерность и пошлое жеманство, чем так часто грешат молодые и не очень мальчики их актерской среды. И, даже став уже мужчиной, актер театра Найто Тайки остался тем же трогательным и искренним Тай-тяном с невозможно ласковыми глазами и сильными бережными руками.
А это дорогого стоит.
Конечно, он видел, ведь у него есть глаза, как Тай-тян взрослеет за эти пять лет, как с его губ сходит трогательная детская припухлость, а черты лица обретают уже некую итоговую завершенность, как меняется его тело, его реакции, его взгляд - всё это он, разумеется, видел.
Но даже перестав быть прелестным, милым мальчишкой, стоявший перед ним с опущенной головой молодой красивый мужчина Найто Тайки одним своим присутствием, одним чуть слышным дыханием будоражит и волнует его так, что горячий, кипящий узел в животе, мгновенно воспламеняющийся при одном только появлении Тай-тяна, начинает жечь и припекать абсолютно невыносимо.
Зато лично он теперь отлично понимает, с чем примчался к нему из Осаки на праздник Танабаты глупый, запутавшийся, как мальчишка, в собственных переживаниях, Тай-тян.
С предложением свободы от самого себя.
Потому что осознал, что повзрослел и стал уже другим.
И подобные переживания понятны ему, как никому другому.
Чтобы осознать, что он сам уже вырос из формата школьного "дорамного" пиджака и выглядит в нем как волк, натянувший овечью шкуру, ему тоже понадобилось какое-то время. Вернее, осознал он это, конечно, сразу, и даже сам намекнул менеджерам своего агентства не рассматривать далее школьную тематику в предлагаемых сценариях, а вот пережить это, уложить в голове, смириться, наконец...
Смириться - и открыть абсолютно новые грани в возникающих новых возможностях...
Да, нельзя, конечно, было оставлять Тай-тяна одного с подобными мыслями на четыре месяца, здесь он допустил серьезную промашку, заработался.
Но и это сейчас даже не самое главное - главное то, что он может сказать актеру театра Найто Тайки в ответ на столь красиво предложенную свободу выбора.
Он лукаво прищурился.
- Ты такой дурак, Тай-тян... - с губ победно рвалась известная всей Японии ехидная улыбка, так красившая его нервное лицо с острыми чертами, но он сдерживал её всеми силами. Из них двоих сейчас он один точно знает, что, как и почему будет дальше. И он желает насладиться этим знанием сполна. - Надо было всё же оставить тебя той ночью в коридоре...
Несколько быстрых шагов вперед, развернуться, с силой взять за плечи, сжать, притягивая спиной к своей груди, почти уткнуться губами в загорелую напряженную шею, опустить ладони на сбегающие по ткани незастегнутые пуговицы...
Под пальцами так приятно, успокаивающе, струится бело-серый шелк новой, купленной накануне с каким-то детским восторгом рубахи.
Похожа! Очень похожа!
Издали - вообще не отличить...
- Плохой питомец... Глупый, дурацкий питомец... - он начинает очень медленно, по одной, застегивать маленькие белые пуговицы рубашки, обводя пальцами светлые пластмассовые кружочки, узкие петли, одновременно чуть касаясь губами шеи Тай-тяна, которая словно каменеет от его легких, невесомых поцелуев. - Бросить меня решил?... Всё решил за хозяина?... Сам... Один... Не спросил, не сказал, что беспокоит... Разрешил... мальчика себе выбирать... Потому что сам уже повзрослел... - он тихо фыркает в загорелую шею, ему кажется, что счастье сейчас рванет из груди оглушающим радостным рыком дикой лесной кошки, но продолжает по одной застегивать пуговицы, старательно не касаясь тонкой обнаженной груди, только чуть дотрагивается губами до загорелой шеи. - Правда, думаешь, что пять лет назад я мальчика себе искал?... Я тогда тебя увидел... Понимаешь? Тебя... И если бы ты был девушкой - я бы также бесился, и также ревновал... И также хотел с тобой спать... И мне не важно, сколько тебе лет... Будет тебе тридцать, или сорок - я все равно хочу и буду с тобой спать... И в тридцать, и в сорок... Для меня это не важно... И ты можешь сказать, что решил стать трансом и ходить в платье и на каблуках... Но и тогда ты будешь снимать платье и спать со мной, понимаешь?... Мне все равно, сколько тебе лет... Ты мой, ты принадлежишь мне... Пять лет... И я не мальчика тогда выбрал... Я тебя выбрал... Ты меня понимаешь?...
Голос чуть вибрирует, но он управляет им отменно, даже тогда, когда оцепеневший в его объятиях черноволосый парень вдруг резко разворачивается и рывком прижимается к его груди, горячо, сильно обнимая за плечи.
- Я купил эту рубашку для тебя... Пожалуйста, возьми её... Ты в ней хорош... - его словно уносит потоком на огромной скорости какое-то мерцающее марево, руки сами совершают привычные движения, оглаживая худую, вздрагивающую под шелком спину, губы сами произносят хорошо знакомые слова. - В августе будет неделя отпуска... У вас ведь тоже?... Сможешь надеть её... На свидание со мной...
И - чувствует, как под его рукой чуть подается назад, отодвигается его Тай-тян.
- Что? Не хочешь? - его прищуренные глаза смеются, не в силах сдержать заполняющее их сияние, не в силах скрыть пронзительный, полный нарастающего возбуждения, взгляд. - Опять на гастроли уедешь?...
- Не уеду... Весь август - не уеду...
- Правда? - он усмехается, и неизвестно откуда взявшаяся нежность, которая его немного даже смущает, затапливает с головой. - Правда?...
Тай-тян смотрит ему в лицо своими невозможными, искрящимися любовью, черными ласковыми глазами. Упругие, рельефные розовые губы чуть вздрагивают, словно собираются с силами, чтобы признаться в самой важной, самой сокровенной в жизни тайне.
Еще никогда за все пять лет общения он не видел Тай-тяна таким красивым...
Горячий узел в животе сккручивается в невыносимую раскаленную спираль, мешая дышать, мешая смотреть, мешая услышать....
- Я люблю тебя... Рё-тян... - чуть слышно, дыханием, почти беззвучно...
Черт возьми, если бы этот дурак пять лет назад сказал бы эту фразу на камеру вот так, как сейчас - они оба еще в том году получили бы "Оскара" за лучшую любовную сцену в мировом кинематографе.
Но если бы он сказал это на камеру вот так, как сейчас - Баба Рема сам убил бы его пять лет назад! Голыми руками.
На камеру.
Потому что эти черные, невозможно ласковые, полные любви и немого обожания глаза, эти до одури манящие вздрагивающие розовые губы, это запрокинутое к нему лицо с розовым румянцем вобуждения на скулах - всё это только его, Бабы Рёмы, его личное, его сокровище. Делиться которым он ни с кем не собирается - даже за самый главный, самый знаменитый в мире "Оскар".
Будет тебе тридцать, или сорок - я все равно хочу и буду с тобой спать...
Ты мой, ты принадлежишь мне...
Танабата, праздник влюбленных.
И только что ему опять признались. Второй раз за пять лет.
В совсем уже другой любви.
И он сам признался.
Как мальчишка, признался, что любит Тай-тяна, любит любым - милым, нежным мальчиком, девушкой, мужчиной, трансом, дикой лесной кошкой, демоном, дьяволом, да кем угодно, кем сам Тай-тян пожелает за свою жизнь стать! - любит молодым, любит старым, любит здесь, в Токио, на гастролях в Осаке, на съемках в Британской школе пять лет назад, любит в этом представительском номере "Твин", в который за эти пять лет они не один раз сбегали от всего мира, любит в машине, когда через несколько часов на запредельной скорости повезет Тай-тяна обратно в аэропорт Ханеда, на семичасовой утренний рейс в Осаку, любит рядом с уличной урной, около которой, уже проводив самолет, унёсший Тайки в утреннее токийское небо, будет стоять, курить, смотреть, как почему-то дрожат пальцы, сжимающие сигарету, и тихо фыркать, стряхивая пепел, вспоминая, как этот дурачок, Тай-тян, примчался к нему в праздник Танабаты, сбежав на ночь с гастролей, чтобы привезти ему, Бабе Рёме, свободу...
И вот за это, за готовность, забыв о себе, думать лишь о нем, он, Баба Рёма, еще сильнее, еще невозможнее любит своего Тай-тяна. Любит той любовью, в которой новизна и восторг первого обладания, узнавания, изучения и исследования друг друга вдруг незаметно сменяются пониманием, принятием - и счастьем этого понимания и принятия, потому что за всем этим стоит всемогущее, всепоглощающее "мой, родной", против которого бессильна вся суета окружающего двух родных людей мира.
Он любит Тай-тяна той любовью, для которой уже не страшны четыре месяца разлуки, драмы и трагедии, сотрясающие друзей и знакомых, разные репетиционные и съемочные графики, разведенные по времени гастроли по стране, да и по всей Юго-Восточной Азии, для которой уже вообще ничего не страшно.
Потому что - "мой, родной".
И он любит Тай-тяна не потому, что ему нравится с ним спать.
Он, как обезумевший, рвется сейчас с ним спать именно потому, что любит.
Именно это он и пытался объяснить своему глупому любимому, который не испугался, не дрогнул предложить ему свободу от самого себя, когда на один лишь миг допустил вероятность, что Баба Рёма может этой свободы желать.
Свободы от любимого он не желает.
Но за смелость предложить - именно сегодня, в Танабату - он будет благодарен Тай-тяну до конца своей жизни
- Снимай... А то порвем, к чертям... - хрипло шепчет он в загорелую шею, в прикрытое длинными черными волосами изящное ухо, и чуть дергает подол бело-серой рубашки. - Зря я её застегнул...
И слышит тихий, ответный, счастливый смешок.
У него хватает терпения только на минуту, за которую Тай-тян дрожащими пальцами, торопясь и путаясь в петлях, торопливо расстегивает шелковую рубаху.
Он решительно перехватывает шелковый комок, и одним броском отправляет его в полет, в кресло.
- А теперь... - и голос его сам собой садится и начинает так завораживающе хрипеть, что Тай-тян, вздрогнув, даже зажмуривается на мгновение. - Теперь я хочу... Видеть моего мужчину.. МУЖЧИНУ, КОТОРОГО Я ЛЮБЛЮ...
Тай-тян вздрагивает, заливается румянцем, а в черных ласковых глазах - любовь, бесстрашие, всепоглощающая нежность и та самая, пряучщаяся глубоко в сердце робость, при виде которой, он, Баба Рёма, буквально теряет рассудок.
Он решительно укладывает Тай-тяна на белоснежное шелковое покрывало двуспальной кровати king-size и быстро стаскивает с него джинсы, носки, белье. Внимательно рассматривает обнаженное тело, лицо, смотрит в черные, посверкивающие серебристыми искорками, глаза.
Секунду.
Две.
Три...
Все! Далее просто смотреть - невозможно. Пожар, охвативший его в ту секунду, как Тай-тян вошел в номер, сносит с ног и затягивает в свою огненную воронку.
Но и Тай-тян больше не может ждать. Они одновременно вскидывают руки - и далее это уже единый клубок, тел, рук, ног, вскриков, стонов, рычания, шипения, звучащих в унисон рваных дыханий. Он хочет Тай-тяна - всего, сразу, до последнего миллиметра загорелой кожи - он буквально швыряет его по всей кровати, меняя позы, меняя положения тел, берет его, выходит, снова берет, он уже почти рычит, рычит, как зверь, а затаившаяся глубоко внутри дикая лесная кошка жадно вслушивается в каждый вскрик, в каждый стон и вхлип любимого, понимая без слов, будоража, лаская и заласкивая так, что, даже не видя этого, он знает - знает - что черные ласковые глаза изогнувшегося под ним, любящего его, отдающегося ему черноволосого парня, тонкие сильные плечи которого уже покрылись крошечными капельками пота - эти черные глаза сияют нереальным серебристым светом...
Светом той июльской ночи пятилетней давности, когда они первый раз были вместе.
Тогда тоже была Танабата, праздник влюбленных...
Он с трудом размыкает распухшие от поцелуев губы.
- Ты... Мой... Мой... Всегда...
Пять лет назад. Сейчас. Через пять лет. Через пятьдесят.
Через сто.
Мой праздник.
Моя Танабата.
Праздник души моей...
Фраза из недавнего модного романа известного писателя. Только он никогда не произнесет ее вслух.
Мало кто знает, что Баба Рёма, "звезда", так любит читать.
Его ладонь чуть сжимают тонкие сильные пальцы, куда-то тянут - и через мгновение к середине ладони прижимаются такие же распухшие, вздрагивающие губы.
Потом они скользят по его груди, по шее, поднимаются к уху, приникают к нему, на секунду замирают...
- Праздник... души моей... - еле слышно, на выдохе, почти беззвучно.
Он сильно щурится, чтобы скрыть влажно блеснувшие глаза, и поудобнее перехватывает любимого, прижимая его к себе.
А он всегда знал, что они читают одни и те же книги - даже когда не видятся четыре месяца.
Потому что это - уже совсем другая любовь.
До отлета утреннего рейса в Осаку у них оставалось еще десять часов счастья.
И вся жизнь.
-
-
06.07.2015 в 20:10Проверила статус - Закончен... офигела, разучилась дышать... Еще раз прочитала шапку - разофигела... Но дышать, кажется, начну только завтра... Когда окончание истории прочитаю. Это ж надо на таком моменте оборвать.
Теперь (когда я нажаловалась
Я тоже забыла про Танабату... Спасибо вам, что напомнили! Ведь это повод пересмотреть Непорочного)))
А Рёма... Рёмочка, трудоголик в своем репертуаре, забыл про все на свете, про самого важного человека забыл - но ведь не потому что человек перестал быть важным, просто гадкое слово "потом" слишком к нему приросло... И он ринулся, сметая все на своем пути к своему Н, только вот самого Н в известность не поставил...Сюрпризы, увы, чреваты...(((
В полдень седьмого июля, во вторник, он, со спортивной сумкой на плече, шагнет в дверь представительского номера.
Один.
Тут я вообще потерялась для мира... Как же один?! Не может быть, чтобы один!!!
Товарищи, дорогие, ПРОДОЛЖЕНИЕ БУДЕТ ЗАВТРА!!! (Надеюсь, хозяин дневника простит мне капслок и жирный шрифт
А Рёма все тот же Рёма, вырос и изменился, но остался самим собой. Опять едва не прошляпил свое счастье... Очень надеюсь, точнее, уверена, что Найто опять окажется в нужное время в нужном месте и спасет хрупкую нервную систему своего Рёмы от самопоедания)))
Все-таки, Наморада, вы совершенно правы - в этой паре более взрослый Найто, а Рёмушка "следует за ним")))
И они прекрасны!!!! И я их безумно люблю!!!
Спасибо вам огромное за новую историю о ребятах!!!))))
P.S. Пойду-ка я Отель перечитаю))))
-
-
06.07.2015 в 21:00Я в печали... хоть Рема/Тай - не мой ОТП, но что же это такое творится?
Немедленно пиши дальше и дай им встретится... блин, не могу ничего писать больше, у меня в голове это хреново "закончен".(
-
-
06.07.2015 в 21:02Но ради бога, пусть и капс, и жирный шрифт - если это поможет кому-то не переживать)))
Да, Ремочка хотел сделать сюрприз. И ты права, сюрпризы могут быть и чреваты((( Вот, как в этом случае.
Просто когда уверен, что некто по жизни будет рядом, в любую минуту, как-то не осознаешь, что может быть иначе. Вот Рема на это и налетел. Он спешил, готовился - а Тайки уехал, не сам по работе... Но от этого, конечно, не легче...
Спасибо, дорогая, что ты тоже, как и я, любишь этих ребят!))) а вот кто из них по-настоящему взрослый - увидим завтра!
Потому что - завтра будет финал!!))))
-
-
06.07.2015 в 21:06Девочки, ну там же написано все, в шапке - фик закончен! Но вторая часть будет завтра, в праздник!!!)))
Я просто хотела поздравить вас всех с Танабатой!))
Разве я могу дать моим самым любимым героям - не встретиться?)))
-
-
06.07.2015 в 21:22Он спешил, готовился - а Тайки уехал, не сам по работе... Но от этого, конечно, не легче...
Не легче - это точно. Я бы даже сказала, как-то обиднее, что ли? Может, он и хотел бы провести Танабату с Рёмой, но тут работа, а Рёма молчит, как партизан... Вроде работа виновата, а, выходит, что сам виноват... Даже несмотря на то, что вспомнил.
Я как-то мутно написала, надеюсь, вы поймете)))
А еще, мне кажется, горше то, что тогда он и не надеялся на появление Тайки, не предвкушал, а тут торопился, готовился и - разочарование... Бедняга Рёма(((
А про Тайки все в финале будет, да?))
-
-
06.07.2015 в 21:32Ты права - обиднее. Может, правда, хотел, но тут работа - и уже без вариантов. И я поняла, и полностью согласна). И если пять лет назад Рема никого не ждал, то сейчас он так хотел сделать им праздник на двоих - но не вышло(( Не повезло.
Про Тайки, ясное дело, будет в финале...)))
-
-
06.07.2015 в 21:34Жду завтра, как
Рёма - Тайкия не знаю что!-
-
06.07.2015 в 22:00-
-
06.07.2015 в 22:02У тебя отлично получилось)))
Рад новой истории о них, "Отель..." живет где-то внутри, глубоко, но не забыт, особенно в последнее время часто о нем думал...
А тут новое "терзание для сердца и души". в хорошем смысле этого слова...
буду ждать завтра!!!
-
-
06.07.2015 в 22:07-
-
06.07.2015 в 22:08-
-
07.07.2015 в 23:08Но расстроилась сильно из-за Дая и Мао... жаль, что все у них так вышло.
Но хоть у Рёмки Танабата удалась.)))
Спасибо за рассказ, столько прекрасных эмоций и вихрь ощущений... спасибо, Namorada, и с праздником!
-
-
07.07.2015 в 23:38Не столь долгое по времени, но очень долгожданное продолжение-окончание истории о моих любимых Рёме и Тайки))))
Как же все-таки они прекрасны! Прекрасны сами по себе, прекрасны в паре, прекрасны в своем стремлении любить-отдавать, а не любить-брать. Прекрасны в своей трепетной заботе друг о друге. Во всем. Неидеальны, но абсолютно и совершенно прекрасны.
И Найто, сам себе подзадуривший голову (или с чьей-то легкой руки), так трогателен, мил и при этом, да, уже вроде и не мальчишка, но эта трогательность и нежность - часть его самого) Все-таки нельзя оставлять питомца без присмотра надолго - дурить начинает))))
И Рёма так перепсиховавший из-за призрачного соперника, и такой счастливый в финале)))
Это такой замечательный подарок на Танабату, что я в предвкушении весь день на работе не могла сдержать улыбки)) Меня даже спрашивали: Что такого особенного произошло? Я честно ответила, что получила волшебный подарок)))
Поэтому спасибо вам за него огромное!!!!
-
-
07.07.2015 в 23:46Знаешь, скажу честно, я сама из- за Мао с Даем ужасно огорчена(( Но вот в этой истории они появились в таком раскладе... Ну, так это же фантазия)))
А мои красавцы отпраздновали Танабату!!))) И я ужасно рада!)))
-
-
07.07.2015 в 23:53С Танабатой тебя!)))) я ужасно рада, что эти парни скрасили тебе сегодняшний день!)))
Они старались))))
Мне кажется, что это самое важное во всех отношениях - выслушать другого, услышать его...
И тогда можно говорить с ним, и с его страхами и переживаниями , а не со своими фантазиями по его поводу))) Рёма это умеет...))) А Найто просто любит своего Рёму больше самого себя...)))
-
-
08.07.2015 в 23:48да, что-то я опять в профессиональные переживания ударился... зацепило просто...
А Тайки с Рёмой изумительны!!!
Найто с его невероятной любовью и решимостью и огромной душой..
и Рёма, который никогда не отпустит настоящее и свое...
Замечательный праздник получился!
Спасибо тебе!!!
-
-
09.07.2015 в 09:32Ты знаешь, как я люблю эту пару - захотелось сделать ребятам еще одну Танабату, только немного повзрослевшую))) "Непорочный: 5 лет спустя")))))
А про Дая и Мао - вот передать не могу, как я сама переживала, что оно именно так выписывается, но тут сказались мои личные опасения, когда я впервые это видео посмотрела... Вот чего боялась, то и написала))
Главное, что это фантазия))) Но ты прав - в жизни такое происходит очень часто, к сожалению...
И даже не знаешь, кого упрекать, и всех жалко(((
-
-
10.07.2015 в 06:55-
-
26.07.2015 в 21:46А обсуждения... В принципе, они не заканчиваются насовсем... Все равно рано или поздно всплывает.
К тому же... Наморада уже все написала в своем удивительном тексте. И пока к нему добавить нечего. Все есть там)
-
-
02.08.2015 в 01:17P.s. чуть позже соберусь и отпишусь нормально 🙈
-
-
02.08.2015 в 03:02