13 и 14 октября 2015 года Miyavi дал два концерта в России - в Москве и Петербурге...
Мы были на первом)
Уникальному союзу виртуоза гитары и виртуоза барабанов посвящается!
КОГДА РЯДОМ БОБО
Бобо - его барабанщик.
Вообще-то, Бобо - много кто: его напарник, его друг, его собутыльник, его тень, его врач, его нянька, его гемморой, его шило в жопе, его альтер эго, его второе "я"...
Но в первую очередь, Бобо - его барабанщик.
Его часто спрашивают журналисты, что он думает о Бобо - как о барабанщике, как о музыканте, как о человеке. Он никогда не скажет правду. Никогда и никому. Иначе придется говорить, как есть.
Он думает, то Бобо - тварь ненасытная.
читать дальшеБобо вечно хочет жрать.
Он непрерывно что-то жует - на репетициях, на прогонах, за кулисами, в гримерках, в машинах, в автобусах, в поездах, в самолетах. Он подозревает, то в сортире и в постели Бобо тоже жует. То орешки, сладкие или соленые, то леденцы, то залежавшийся где-то на дне его старого потертого рюкзака уже заветренный бутерброд. Бобо жрет везде и всегда. Ходит, причавкивая, что-то бурчит с набитым ртом, ухмыляется, довольный, скалится до ушей, а между белых крепких зубов всегда торчит очередной леденец или уже полуразгрызанные орешки.
Он уверен, что когда Бобо никто не видит, тот жрет собственную ударную установку - вот так, пробирается ночью, когда все спят, к инструментам, оглядывается, что-то невнятно бормоча, и смачно вгрызается своими белыми зубами в барабаны, или, причмокивая, обсасывает палочки.
Потому что - тварь ненасытная.
Ему нравится, как Бобо мастерски корчит из себя идиота, такого деревенского простачка, глупого и глуховатого на оба уха - лыбится, щурится так, что щелки глаз теряются где-то между круглыми щеками и бровями, а черная, неожиданно колючая бородка придает всему вдохновенно выстроенному образу абсолютно крестьянский, простодушно-глуповатый вид. Что с меня взять, словно говорит Бобо окружающим своими ухмылками и прищурами, ну, сами же видите, идиот...
Бобо много лет прожил в Бразилии.
Поэтому он формалист, как любой уважающий себя японец, и абсолютно безалаберный, как каждый, кто хоть какое-то время жил в этой неуправляемой, плюющей на правила и приличия, чувственной, горячей стране.
Бобо - безалаберный формалист. Самурай, который жрет в постели орешки и может выйти на сцену в трусах, потому что ему так удобнее, и вообще, жарко. Кругом палят софиты, грим течет по морде, и задница потеет, а надо сидеть за установкой, и делать это во влажных от пота штанах не сильно хочется. А присущий японцу формализм сказывается в том, что Бобо все же напяливает трусы и даже шлепанцы - публику, которая пришла на концерт, надо уважать.
Рядом со своим аскетично-утонченным, вычурно-тощим, похожим на нервную девушку, длинноволосым смуглым молодым гитаристом глуховатый дурачок Бобо выглядит как мужик средних лет из пригородного поезда, который ехал в свой выходной день на рыбалку на озеро, а приехал почему-то на сцену. И растерянно озирается - куда это его занесло, и где он мог забыть удочки.
Каждый раз на гастролях кто-то из организаторов, кто чудом не знает Бобо в лицо, принимает его за обслуживающий персонал - за приехавшего с гастролерами рабочего сцены, за носильщика тяжестей, за глуповатого администратора.
Все видят, что Бобо японец, но им и в голову не приходит, что этот глуповатый, коренастый мужичок в шлепанцах и затасканной бейсболке, надетой козырьком назад - тот самый великий Бобо, лучший и непревзойденный барабанщик Такамасы Исихары, великого MIYAVI, от песен которого содрагаются и рыдают фанаты практически во всех странах мира.
Бобо - он такой, тварь ненасытная.
Его привел к Исихаре продюсер Тошикацу Йошиока, бывший в свое время звукорежиссером, которому довелось много поработать с MIYAVI, и знал он Исихару, как облупленного.Кажется, пять... Да, ровно пять лет назад, в 2010 году, Такамаса тогда как раз снимал в тату-салоне свои вычурные узкие штаны, чтобы нанести рисованные татуировки на обе ноги - он уже не знал, на какую часть себя их еще нанести, чтобы хоть что-то изменилось вокруг: он снова ощущал себя в тупике, и куда двигаться дальше в своем творчестве не понимал вообще.
Путь творческого успеха - это путь от тупика к тупику. Главное, не застрять в одном из них навсегда.
Йошиока тогда привел Бобо, потому что видел, что Исихара застрял в своем очередном тупике. На тот момент он уже был знаменит, но при этом выдавил из своего глэм-рока все, что мог, и понятия не имел, что делать дальше.
Оставалось делать татуировки. И если бы Йошиока еще помедлил - Такамаса начал бы разрисовывать татуажем окружающих его людей: тогда он вообще не представлял, чем еще можно было заняться. Он уже женился, Мелоди уже была беременна, из глэм-рока он выдавил всё, что мог...
Они втроем приехали в концертный зал, и что-то смачно жующий Бобо молча сел за ударную установку.
Потом многие писали, что знакомство с Бобо вдохнуло в творчество MIYAVI новую жизнь - в его музыку, в его песни, в его сценический образ. Что жесткие, рваные, загоняющие ритмы, несущиеся с края сцены, где, словно впавший в забытье, Бобо безжалостно крушил свою ударную установку фирмы "Yamaha", и казалось, что в те мгновения у него, минимум, восемь рук, сжимающих палочки, преобразили Исихару, заставили его повзрослеть, стать более изощренным и более циничным, стать еще более развратно-прекрасным и безжалостным, стать, наконец, брутальным, и, как следствие, зашвырнули его еще на одну ступень вверх, туда, куда без Бобо, в одиночку, он вряд ли смог бы подняться пять лет назад.
Еще на одну ступень на бесконечном пути к успеху.
Йошиока смотрел тогда на них обоих вдумчиво и просветленно - он очень хорошо понимал, что сделал, познакомив этих двоих. Утонченного, вычурного короля рок-сцены красавца Такамасу Исихару, двадцати девяти лет от роду - и безалаберного формалиста с бразильскими повадками, безвозрастного Бобо.
Он сотворил им будущее.
Но главного, что произошло, не заметил даже всевидящий Тошикацу - как и каким образом это будущее стало возможным.
Писали, что MIYAVI легко воспринял манеру и новый для себя темп своего нового барабанщика...
Легко воспринял?! Болваны! Просто стадо болванов... Да он распахнулся, раскрылся навстречу этому темпу, он добровольно нанизался на этот темп, как слабая безмозглая бабочка на булавку, сдирая кожу на пальцах, меняя манеру игры на гитаре, с таким послушанием, с таким восторгом, что поначалу все больше молчавший Бобо только изумленно присвистнул и о чем-то глубоко задумался, пряча взгляд, нервно постукивая палочками по ближайшему барабану.
Вот тогда это и произошло.
Будущее.
С первых же совместных репетиций вдруг оказалось, что Бобо видит его иначе, чем другие. То есть, совсем иначе, безответственно пропуская мимо себя всё, во что уже не один год злорадно тыкал пальцем и яростно ставил ему в вину весь остальной мир рок-музыки: непотребные костюмы, девчачьи юбки, крашеные кукольные белесые кудри и челки, гольфики и чулочки, кружевные маечки и пирсинги на лице. Для безалаберного Бобо, способного выйти на сцену самого парфосного концертного зала в одних трусах - и то из искреннего уважения к публике - все эти юбки и кружавчики вообще ничего не значили. Да ему было бы искренне наплевать, если бы Така-чан скакал по сцене с голым задом, но Бобо искренне расстроило другое...
Такие хорошие руки. Такие сильные, выразительные пальцы, способные творить с гитарой такое, что никому другому даже в голову не придет, не говоря уже о возможности это исполнить, такая звуковая палитра - мальчишка фантастический виртуоз гитары, талантлив, как дьявол, но всё это пока пропадает впустую, забитое юбками, пирсингами и дурацким беганьем по сцене.
Нет ритма.
У мальчишки пока нет ритма самого себя. В этом его главная беда.
Про ритм Бобо, сжившийся со своими барабанами в далекой Бразилии, знал всё.
"Ты - маленький болван, Така-чан, - сказал тогда Бобо, сидя за своей установкой, грызя очередной леденец и сердито постукивая палочкой по ближайшему барабану. - Ты не за тем идешь на сцену. Ты очень хочешь понравиться зрителям, и поэтому совершаешь глупости. В этом твоя главная ошибка. Это они должны бежать на твой концерт, чтобы понравиться тебе, понимаешь? А ты должен любить свою гитару, прямо у них на глазах. Как только ты забудешь о них и разглядишь свою гитару, ты покоришь их навсегда. Тебе нужно изменить ритм. Понимаешь?"
Сам Бобо любил на сцене свои барабаны. Он боготворил их, одушевлял и сливался с ними в едином непрекращающемся гуле, из которого сплетался, формировался бешеный, нечеловеческий, пульсирующий каждым ударом жаркого бразильского солнца ритм.
В те минуты, когда Бобо играл на барабанах, он переставал быть человеком - он сам становился звуком, гулом, ритмом, барабаном, деревянными палочками. Бобо закрывал глаза, ему даже не нужно было видеть свою установку, он до доли миллиметра знал, как она расположена, потому что сам в те мгновения был своей барабанной установкой, своей отливающей серебром барабанных окружностей "Ямахой".
Коренастый, с черной бородкой, безвозрастный Бобо, похожий в обычной жизни на сельского глуповатого мужичка средних лет - играя на барабанах, становился прекрасен. Он становился прекрасен настолько, что от его вида перехватывало дыхание, а когда барабаны внезапно замолкали, хотелось просить, умолять - еще! Еще!... Пожалуйста, еще... Только не останавливайся...
Когда Такамаса в первый раз увидел, как Бобо играет на барабанах, в нем словно лопнул внутри какой-то застарелый нарыв, гной брызнул во все стороны, а на месте нарыва вдруг с нечеловеческой скоростью начало формироваться, возникать, пробиваться наружу что-то совсем иное, новое, неожиданное, давно ожидаемое, несущее в себе чуть слышное грозовое эхо гулких бразильских барабанов Бобо.
Спустя пять лет, в мировое турне по десяти странам со своим новым альбомом We are the others, Исихара возьмет только одного человека - своего барабанщика Бобо.
И будущее, подаренное им обоим легкой рукой Йошиоки, будет повторяться - снова и снова, в каждой стране, в каждом городе, на каждой сцене, на глазах сотен и сотен заходящихся восторгом человек, которые даже не догадаются, что происходит перед ними на залитой ало-золотым светом софитов сцене.
Как и они сами не сразу осознали, что случилось на одной из репетиций на второй месяц совместной работы, когда они отчаянно и непрерывно искали ритм, о котором сказал ему Бобо.
В самом начале многие окружающие их люди не понимали, как Бобо вообще согласился с ним работать.
Как не отшатнулся в негодовании, почему его не покоробили все эти юбки, чулки и пирсинги, над которыми уже откровенно смеялось пол-мира.
Они недооценили бразильскую безалаберность Бобо, его леденцы и орешки, его трусы, в которых он задумчиво выбредал на сцену очередного концертного зала, его абсолютное нежелание видеть то, что ему не интересно - как раз те самые юбки и пирсинги - и его филигранное умение разглядеть под горой наружной мишуры истинное мастерство - виртуозное владение гитарой и яростную готовность искать новые формы и возможности существования на сцене. Истинное мастерство Бобо уважал всегда, в чьем бы исполнении оно не проявлялось.
Мальчишке просто нужен был свой ритм.
Они искали этот ритм.
Какой-нибудь новый, непривычный, неожиданный для слушателей. Искали уже больше месяца, перебирая все возможные варианты, уходя куда-то в стороны, возвращаясь назад и снова уходя...
Он тогда реально устал - стоял на сцене, сжимая одной рукой гриф гитары, в мокрой от пота футболке, смотрел на барабанную установку, за которой также молчаливо, понуро, сидел Бобо, вертя в ладонях барабанные палочки, и что делать дальше, не понимал, кажется, в тот момент никто.
А потом замерший за своей установкой Бобо вдруг зажмурился, взмахнул рукой - и нервная барабанная палочка с размаху врубилась в натянутую до дрожи кожу крайнего барабана.
В тишине зала грохнул гулкий удар.
Такамаса дернулся всем телом от неожиданности - ему вдруг показалось, что его барабанщик выстрелил в него. Резкий, внезапный звук словно прострелил его мокрую от пота футболку, хлестко ударил по коже и застрял где-то в груди, пульсируя и обжигая, почти на уровне физической боли.
Исихара поднял глаза - из-за ударной установки на него смотрел Бобо, смотрел мрачно, не мигая, угрожающе, и в его обычно полусонном взгляде сельского дурачка плескались чернеющая ярость и жадное предвкушение чего-то более жуткого, чем смерть, завораживающего этой жутью и обреченно неизбежного.
Сам не осознавая, что делает, он, словно защищаясь от все еще висевшего в воздухе гула барабана, не глядя, рванул струну.
Гитара отчаянно вскрикнула, отталкивая, отбрасывая от себя этот гул, пытаясь освободиться от него, но, перекрывая ее звучание, из угла опять ударил барабан. И опять, как выстрел.
Этот второй удар барабана он уже прочувствовал всем телом - растекшимся по коже, обжигающим, беспощадным. Сердце колотилось в горле, во рту стало сухо, а еще стало немного страшно - казалось, сидящему за ударной установкой Бобо достаточно просто вскинуть руку, чтобы по-хозяйски сдавить ему шею, перекрывая доступ воздуха.
Бобо смотрел на него все так же мрачно, угрожающе и неумолимо.
Он рванул другую струну, и на оседающее эхо уходящих в небытие первых звуков наложился другой жалобный вскрик инструмента, пытающегося хоть как-то закрыть собой своего хозяина.
И тут же, без пауз, третий удар по натянутой коже барабана - и мгновенно, ответом, третий ответный вскрик гитары.
И ещё, и ещё...
Бобо буквально расстреливал его из своих барабанов - безжалостно, не давая ни секунды передышки, не позволяя опомниться, отвернуться, вынуждая ловить грохочущий, обжигающий барабанный гул лицом, грудью, руками, кожей, нервами - он ускорял и ускорял темп, загоняя, запутывая, не позволяя вздохнуть, не давая шанса укрыться, отвернуться, спастись.
А навстречу барабанам, захлебываясь собственными вскриками, давясь и плача, била гитара - струны ловили барабанные пули, звеня, сталкиваясь между собой, сливаясь и распадаясь на скопище отаянных бесстрашных звуков, бросившихся в неравный бой с беспощадным барабанными очередями бразильской школы.
Тонкие пальцы, обезумевшими бабочками мечущиеся по гитарным струнам - и сильные шершавые ладони, сросшиеся с барабанными палочками.
Битва звуков, смертельное сражение двух инструментов.
Бой равных, ведомых единым ритмом, а, значит, победителя быть не может.
Ритм не в силах победить сам себя.
Когда через несколько секунд наступила тишина, с трудом дышавший Исихара медленно приоткрыл глаза - у него было страшное по своей реальности ощущение, что его только что изнасиловали, вот тут, на этой сцене - беспощадным барабанным боем. Хорошо, что сегодня они в зале одни, наверное, со стороны это ужасно выглядело.
Но... он услышал. Он, действительно, услышал тот самый ритм, о котором вот уже какое-то время твердил ему его барабанщик - Бобо только что вколотил этот ритм в его тело, в его кожу, в его чувства и в его страх, то этот тупик уже навсегда. Вколотил своими барабанными палочками, своими сильными крепкими руками, своими годами, прожитыми в горячей, чувственной Бразилии, своим желанием выволочь его из вычурного порочного мирка девчачьих юбок и крашенных чёлок - чтобы швырнуть с размаху так, что лицо в кровь, во что-то горячее, обжигающее и безумно живое.
В новый ритм, за которым заходится судорожным стуком живое человеческое сердце. И неважно, чье оно - гитариста или барабанщика.
Головой он понимал, чего хотел, чего добивался его барабанщик, устроивший ему только что пытку на грани фола, только... Во всем, что сейчас произошло, чего-то безумно не хватало - самого главного, самого нужного, без чего весь этот ритм мог так и остаться разовой пыткой, отдельной зарисовкой, случайностью, не имеющей ни продолжения, ни своей пульсирующей кровеносной системы, которая позволила бы ему ожить.
Он чуть слышно застонал, еще сильнее вцепившись трясущейся ладонью в гитарный гриф - только что услышанный ритм ускользал, рассыпался, просачиваясь, как песок сквозь пальцы, не позволяя себя запомнить, уловить удержать.
Ритм исчезал.
Резко скрипнуло кресло, тяжелые приближающиеся шаги по сцене...
Он поднимает голову - перед ним стоит Бобо, у него все тот же взгляд, каким он был за барабанной установкой минуту назад - мрачный, угрожающий и беспощадный.
Бобо протягивает руку и решительно снимает с его шеи ремень гитары, забирая инструмент, не глядя, укладывает гитару одной рукой на ближайшую пластиковую подставку.
Секунду смотрит на Такамасу...
- Пойдем, Така-чан... Ты сам увидишь свой ритм... - Бобо говоит очень тихо, но от каждого произносимого им звука мороз идет по коже, она поочередно то вспыхивает огнем, то леденеет, сопротивляться происходящему невозможно. Он не хочет сопротивляться. Ему это даже в голову не приходит - так угрожающе мрачен и беспощаден сейчас Бобо. - И когда ты его увидишь - уже никогда не сможешь забыть...
Он просто берет Исихару за руку и ведет за собой со сцены за кулисы.
Мальчишка идет за ним молча, как послушный щенок.
Сопротивляться Бобо даже в голову не приходит.
Бобо, разумеется, отлично знает, что до женитьбы у Такамасы было много партнеров, очень много - и парни, и девушки. Первых даже побольше - кружевные юбки и пирсинги на губах, в которых мальчишка совсем юным бегал по сцене, говорили сами за себя. Собственно, Такамаса этого никогда не скрывал - не гордился, как некоторые, но и не скрывал. Мир рок-музыки жестко диктует свои законы поведения, которым приходится соответствовать, если хочешь удержаться в этой обойме, да еще на таком уровне, на который замахнулся Исихара.
Бобо, безалаберному японскому формалисту, на это плевать.
Он знает другое.
Он знает, как мальчишка одинок, как не уверен в себе, как судорожно пытается найти хоть что-нибудь, за что можно было бы ухватиться, что-нибудь - или кого-нибудь. Пытается найти и не может. Бобо это все увидел в видеоклипах Такамасы, в его роликах, в его вульгарной многолетней сценической истерике, растиражированной интернетом и ютубом. Так всегда происходит, когда человек еще не услышал, не ощутил, не нащупал свой ритм.
А вот про ритм, как теперь про мальчишку, Бобо знает всё.
Он уверенно заводит Исихару в первую же попавшуюся под руку комнату за кулисами - полутемную, небольшую, с очень широким представительским креслом, которое по габаритам вполне можно было бы назвать диваном. Никто из сотрудников не знает, зачем в этой комнате стоит подобная вычурность, но Бобо она сейчас на руку. Он подводит мальчишку к креслу и с силой бьет в спину.
Исихара от внезапного удара летит лицом в мягкий, палевой, расцветки, велюр.
Он судорожно, рвано дышит, внутри все замерло, оцепенело в тянущем, мучительном ожидании.
Несколько секунд неслышной возни, тихий шорох рвущейся бумаги... Если безалаберный бразилец Бобо озаботился презервативом, то задумал он всё это не сейчас, и даже не пять минут назад, на сцене, под гулкий, безжалостный барабанный рокот, а много раньше, еще до прихода на репетицию, утром, когда вдумчиво припрятывал маленький квадратик из серебряной фольги.
Может, он нашел тот единственный способ объяснить всё про настоящий ритм?
Руки Бобо рывком сдергивают с узких бедер так ненужные сейчас рабочие джинсы, трусы, сминают, стискивают округлые, изящные ягодицы, одна рука проскальзывает вперед, на живот, к паху, вниз, вверх, вниз, вверх. Исихара чувствует спиной всю тяжесть Бобо, мощную, давящую - и страшно сильную. Эта горячая сила - как природа, как сама жизнь, к ней хочется прижаться, подчиниться ей, раствориться в ней, стать ее частью, пропитаться ею, чтобы тоже обрести уже свою, неповторимую, особенную силу. Он подается спиной назад, с восторгом чувствуя, как в ответ тяжелая, агрессивная масса еще сильнее распластывает его грудью по дивану.
Висок простреливает снопом искр, фейерверк отдается в глаза так жгуче, что приходится жмуриться, чтоб не ослепнуть.
- Бобо-сан... Больно... Бобо-сан... - хрипло шепчет он, а потом тихо, беспомощно плачет - от боли, от счастья, что не надо ничего объяснять, подбирать какие-то слова, оттого, то его поняли, сразу и навсегда, оттого, что он уже начинает слышать этот совершенно новый, неправдоподобно живой, выносящий мозг ритм - левой лопаткой, там, где у Бобо бьется прижимающееся к нему сердце.
Длинная выкрашенная челка падает на глаза, завешивает лицо, но сейчас он видит Бобо даже зажмурившись.
Руки у Бобо сильные, опасные, из них не вырваться. Но Исихаре совершенно не хочется из них вырываться.
- Так зажат... Расслабься, пожалуйста... Иначе ты меня пополам сломаешь... - жаркий, раскаленный шепот Бобо опаляет шею, ухо, стекает выступающими каплями пота по тонкой, расписанной рисованными татуировками груди. - Расслабься, мальчик...
Он глубоко дышит ртом, собираясь, пытаясь подчинить себе плохо слушающиеся собственные мышцы. Руки Бобо надежно поддерживают его, гладят, помогают успокоиться, а собственное возбуждение уже настолько велико, что каждое прикосновение пальцев его барабанщика к
возбужденной плоти выбивает тянущую дрожь по всему позвоночнику.
Он сам хочет этого. Хочет настолько сильно, что запаниковавшее было тело внезапно становится мягким и податливым, раскрываясь, впуская в себя эту горячую, обжигающую силу, с которой до слез хочется слиться, чтобы раствориться в ней.
Бобо мгновенно чувствует, что тело в его руках перестает сопротивляться, становится завораживающе покорным, послушным, и, забыв о боли, измучившей обоих, одним дерганным рывком вталкивается в раскаленное, узкое нутро.
- Тебе нужен был мужчина... Мужчина... - яростно шепчет Бобо, снова и снова вбиваясь в парня, теряя голову от того, как беспомощно, беззащитно вздрагивает под ним от каждого нового толчка Исихара. - А не крашеные куклы с пластиковыми членами... А теперь просто слушай ритм...
Бобо трахает его долго, невыносимо долго, изворачивая в разных позах, то вздергивая над диваном, то бросая обратно, лицом в мягкий велюр, все шире и шире раздвигая узкие точеные колени, то и дело перехватывая окаменевший член, не позволяя кончить, заставляя снова и снова раскачиваться на этих безумных, ядовитых качелях боли и наслаждения. Бобо играет на нем - как на своих обожаемых барабанах, выстукивая пальцами по телу ритмы - по плечам, по груди, по багровеющим от возбуждения торчащим соскам, по животу по бедрам, по спине, по ягодицам, по ногам. Бобо превращает его самого в какой-то совершенно новый, незнакомый, покоряюще прекрасный ритм, от которого кожа горит красными отметинами пальцев, а перед зажмуренными глазами рассыпаются раскаленными искрами непередаваемо прекрасные фейерверки.
Исихара даже не осознает, что все это время беззвучно рыдает - хватая воздух открытым ртом, жмурясь, давясь всхлипами, и только шепчет непрерывно, почти без пауз, не слыша сам себя, не понимая, что вообще издает какие-то звуки. - Еще!... Еще!... Пожалуйста, еще... Только не останавливайтесь, Бобо-сан... Пожалуйста, еще!...
Почти утонув в пьянящем ощущении властного восторга, Бобо каким-то звериным чутьем, которым так славятся бразильцы, чувствует, что мальчишка выплакивает сейчас свой страх, свое одиночество, которое давило его изнутри столько лет, свою неуверенность, свою усталость, свои нервные срывы и истерики, свои девчачьи юбки, гольфы и пирсинги, а, значит, им на смену должно будет придти что-то совсем иное, настоящее. То, в чем обязательно будет его новый ритм.
Когда Бобо видит, что мальчишка на пределе, что он не может уже даже всхлипывать, только беспомощно хрипит - Пожалуйста! Бобо-сан, прошу вас... Пожалуйста... - он одним резким рывком переворачивает его обратно на живот, сам снова наваливается на спину, и парой резких, жестких движений доводит парня до оргазма, куда через несколько рваных толчков в обессилевшее тело срывается и сам.
Новый, рожденный на этом диване ритм уносит в своей воронке их обоих.
Потом Исихара спит - в той же позе, как его оставил Бобо, неспособный, не имеющий сил даже повернуться на бок. Он заботливо укрыт собственной майкой и футболкой своего барабанщика, остальные вещи пока валяются на полу - Бобо неподвижно сидит рядом на диване и одной рукой придерживает Такамасу за плечо: чтобы тот, когда проснется, сразу ощутил, что он не один.
Исихара спит полчаса, потом он открывает глаза, они с Бобо молча смотрят друг на друга, Бобо помогает мальчишке одеться, привести себя в порядок - и они снова идут на сцену, чтобы опробовать новый, только что родившийся на этом диване ритм.
Через пару дней они покажут продюсеру свой внезапный экспромт для двух инструментов, что и породит новую концепцию образа Miyavi - Битва двух самураев, гитара против барабана, музыкальный бой равных.
Исчезнут девчачьи юбки, кружева, пирсинги и выкрашенные в кислотные цвета челки. Исчезнут истерики на сцене, визги и дурацкие попытки понравиться публике.
Останется безумно красивый, харизматичный, брутальный черноволосый парень в красной кожаной куртке с гитарой, на которой он играет так, словно живет в другом измерении - и барабанщик Бобо, японец бразильского разлива, человек без возраста с глуповато-наивным лицом.
В рамках новой концепции безалаберный бразилец Бобо по-прежнему будет выходить на сцену в трусах и шлепанцах - из уважения к публике.
Спустя пять лет они вместе поедут с новым альбомом в мировое турне - и в каждой стране, в каждом городе, на каждом концерте, на глазах переполненного, набитого, визжащего от восторга зала они будут играть свои тридцать секунд музыкальной битвы - гитара против барабанов - и только они двое будут точно знать, что именно происходит в эти мгновения под палящими лучами софитов, под яростные крики восторга и аплодисменты зала.
И что будет происходить потом, позже, когда концерт закончится.
- Иди сюда... Така-чан... - Бобо недовольно морщится, так, что топорщиться черная бородка, закаменевший подбородок выражает происходящему явное неодобрение, губы сурово сжаты, но он выбрасывает вперед сильную ладонь, стискивая, сминая пальцами красную натуральную кожу вычурно-короткой, до талии куртки с черно-серебряными заклепками, в которой призрачной дымкой, привидением, угадывается черноволосый, неприлично красивый, замерший парень, и рывком волочет, тащит красную кожу к себе, вместе с тем, кто внутри. - Така-чан... Слушай...
Пальцы у Бобо - как гвозди.
На подушечках ладоней - многолетние, несходящие мозоли от деревянных палочек, точно такие же - на подушечках пальцев. С барабанными палочками надо обращаться чутко, бережно, вдохновенно - в этих палочках рождается и исчезает гулкий звук, до этого мгновения никогда еще не существовавший на сцене, каждый раз разный, рождается мгновенный, беспощадный постоянно ускоряющийся ритм, сливающийся на финале в чистый гул прощальной ноты. А это самое важное, что только может быть в этом мире
Звук и ритм.
Про ритм Бобо знает всё.
Со всем остальным можно обращаться, как получится, как придется. Так, как он сейчас обращается с этим черноволосым, послушным каждому движению сильных мозолистых ладоней изнемогающим от ожидания мальчишкой, безжалостно вытряхивая его из укороченной красной куртки натуральной кожи, сминая складками, задирая белую пафосную тунику с открытыми плечами, обнажая тонкую, потную, расписанную темной растительной краской кожу, под которой угловато проступают ребра...
Так, как он обращается со своим гитаристом Такамасой Исихарой, когда их никто не может увидеть.
Когда Бобо стало понятно, что Така-чан нуждается в таких встрясках, что они ему необходимы, как воздух, особенно после тяжелых заграничных ответственных концертов, Бобо впервые в своей безалаберной жизни решил зайти в спортивный зал - таскать то и дело на руках или в охапку Исихару, самого Miyavi, задача достаточно ответственная, и Бобо решил, что ему не помешает проверить силу своих рук.
Убедившись, что в спортзале нет ничего, что бы он не смог поднять и перенести с места на место, Бобо успокоился и ушел из зала.
Барабанные палочки и репетиции по шесть часов в день - лучший тренажер, он всегда это знал.
Он яростно прижимает к себе тонкое, покрытое рисованными татуировками тело, сегодня у них очень мало времени - концерт в Москве только закончился, а уже необходимо ехать в аэропорт, завтра концерт в Петербурге.
Этот короткий, заканчивающийся тупиком коридор Бобо приглядел еще утром, он понимал, что у них не будет физической возможности искать комнату - сразу с концерта надо ехать на самолет.
Бобо по-хозяйски срывает с узких берех черные кожаные штаны, чувствуя, насколько от одних только торопливых прикосновений возбужден его гитарист Такамаса Исихара. Он дрожит, вцепившись в сильные, накачанные плечи Бобо, бессильно опускает голову на грудь своему барабанщику...
Если бы не концерт в Петербурге, Бобо предпочел бы, чтобы Така-чан сперва выспался, нормально поел, а там уже можно было бы не спеша помочь мальчишке восстановить затраченную на сцене энергию. Но такой возможности у них нет, поэтому все происходит здесь и сейчас - в одном из тупиковых коридоров московского клуба YotaSpace.
- Я затрахаю тебя насмерть, Така-чан... - зло шепчет Бобо, упирая Исихару голой спиной в стену, надежно подхватывая его под ягодицы, чтобы мальчишка смог удобнее обхватить бедра Бобо худыми, но сильными ногами. - Я затрахаю тебя насмерть, ты меня понимаешь?... Если ты будешь смотреть на меня так, как сегодня... - он хочет сказать "на дуэли", но в этом нет смысла, оба прекрасно понимают, о чем говорит барабанщик. - Ты не оставишь мне выбора...
Исихара тихо смеется, а потом чуть слышно стонет, закусив губу - больно...
Но через несколько мгновений опять забывает об этом.
Два тела опять живут в одном, рожденном ими пять лет назад ритме.
Только так Бобо может со стороны обнять, ощутить, физически почувствовать своей рукой свой собственный ритм - через того, кто бьется сейчас в его руках, доверчиво опустив голову ему на плечо.
Только так.
Это единственная возможность.
Сейчас, в эти минуты, всем в мире для Такамасы Исихары может быть только Бобо - в руках которого, в хриплом дыхании которого можно забыться, покориться, и ни о чем не думать, потому что пока у него есть эти руки, пока у него есть этот ритм бразильских барабанов - жизнь будет продолжаться, от нового тупика к еще более новому тупику, а, значит, путь к успеху, действительно, бесконечен.
Когда рядом Бобо.
Мы были на первом)
Уникальному союзу виртуоза гитары и виртуоза барабанов посвящается!
КОГДА РЯДОМ БОБО
Бобо - его барабанщик.
Вообще-то, Бобо - много кто: его напарник, его друг, его собутыльник, его тень, его врач, его нянька, его гемморой, его шило в жопе, его альтер эго, его второе "я"...
Но в первую очередь, Бобо - его барабанщик.
Его часто спрашивают журналисты, что он думает о Бобо - как о барабанщике, как о музыканте, как о человеке. Он никогда не скажет правду. Никогда и никому. Иначе придется говорить, как есть.
Он думает, то Бобо - тварь ненасытная.
читать дальшеБобо вечно хочет жрать.
Он непрерывно что-то жует - на репетициях, на прогонах, за кулисами, в гримерках, в машинах, в автобусах, в поездах, в самолетах. Он подозревает, то в сортире и в постели Бобо тоже жует. То орешки, сладкие или соленые, то леденцы, то залежавшийся где-то на дне его старого потертого рюкзака уже заветренный бутерброд. Бобо жрет везде и всегда. Ходит, причавкивая, что-то бурчит с набитым ртом, ухмыляется, довольный, скалится до ушей, а между белых крепких зубов всегда торчит очередной леденец или уже полуразгрызанные орешки.
Он уверен, что когда Бобо никто не видит, тот жрет собственную ударную установку - вот так, пробирается ночью, когда все спят, к инструментам, оглядывается, что-то невнятно бормоча, и смачно вгрызается своими белыми зубами в барабаны, или, причмокивая, обсасывает палочки.
Потому что - тварь ненасытная.
Ему нравится, как Бобо мастерски корчит из себя идиота, такого деревенского простачка, глупого и глуховатого на оба уха - лыбится, щурится так, что щелки глаз теряются где-то между круглыми щеками и бровями, а черная, неожиданно колючая бородка придает всему вдохновенно выстроенному образу абсолютно крестьянский, простодушно-глуповатый вид. Что с меня взять, словно говорит Бобо окружающим своими ухмылками и прищурами, ну, сами же видите, идиот...
Бобо много лет прожил в Бразилии.
Поэтому он формалист, как любой уважающий себя японец, и абсолютно безалаберный, как каждый, кто хоть какое-то время жил в этой неуправляемой, плюющей на правила и приличия, чувственной, горячей стране.
Бобо - безалаберный формалист. Самурай, который жрет в постели орешки и может выйти на сцену в трусах, потому что ему так удобнее, и вообще, жарко. Кругом палят софиты, грим течет по морде, и задница потеет, а надо сидеть за установкой, и делать это во влажных от пота штанах не сильно хочется. А присущий японцу формализм сказывается в том, что Бобо все же напяливает трусы и даже шлепанцы - публику, которая пришла на концерт, надо уважать.
Рядом со своим аскетично-утонченным, вычурно-тощим, похожим на нервную девушку, длинноволосым смуглым молодым гитаристом глуховатый дурачок Бобо выглядит как мужик средних лет из пригородного поезда, который ехал в свой выходной день на рыбалку на озеро, а приехал почему-то на сцену. И растерянно озирается - куда это его занесло, и где он мог забыть удочки.
Каждый раз на гастролях кто-то из организаторов, кто чудом не знает Бобо в лицо, принимает его за обслуживающий персонал - за приехавшего с гастролерами рабочего сцены, за носильщика тяжестей, за глуповатого администратора.
Все видят, что Бобо японец, но им и в голову не приходит, что этот глуповатый, коренастый мужичок в шлепанцах и затасканной бейсболке, надетой козырьком назад - тот самый великий Бобо, лучший и непревзойденный барабанщик Такамасы Исихары, великого MIYAVI, от песен которого содрагаются и рыдают фанаты практически во всех странах мира.
Бобо - он такой, тварь ненасытная.
Его привел к Исихаре продюсер Тошикацу Йошиока, бывший в свое время звукорежиссером, которому довелось много поработать с MIYAVI, и знал он Исихару, как облупленного.Кажется, пять... Да, ровно пять лет назад, в 2010 году, Такамаса тогда как раз снимал в тату-салоне свои вычурные узкие штаны, чтобы нанести рисованные татуировки на обе ноги - он уже не знал, на какую часть себя их еще нанести, чтобы хоть что-то изменилось вокруг: он снова ощущал себя в тупике, и куда двигаться дальше в своем творчестве не понимал вообще.
Путь творческого успеха - это путь от тупика к тупику. Главное, не застрять в одном из них навсегда.
Йошиока тогда привел Бобо, потому что видел, что Исихара застрял в своем очередном тупике. На тот момент он уже был знаменит, но при этом выдавил из своего глэм-рока все, что мог, и понятия не имел, что делать дальше.
Оставалось делать татуировки. И если бы Йошиока еще помедлил - Такамаса начал бы разрисовывать татуажем окружающих его людей: тогда он вообще не представлял, чем еще можно было заняться. Он уже женился, Мелоди уже была беременна, из глэм-рока он выдавил всё, что мог...
Они втроем приехали в концертный зал, и что-то смачно жующий Бобо молча сел за ударную установку.
Потом многие писали, что знакомство с Бобо вдохнуло в творчество MIYAVI новую жизнь - в его музыку, в его песни, в его сценический образ. Что жесткие, рваные, загоняющие ритмы, несущиеся с края сцены, где, словно впавший в забытье, Бобо безжалостно крушил свою ударную установку фирмы "Yamaha", и казалось, что в те мгновения у него, минимум, восемь рук, сжимающих палочки, преобразили Исихару, заставили его повзрослеть, стать более изощренным и более циничным, стать еще более развратно-прекрасным и безжалостным, стать, наконец, брутальным, и, как следствие, зашвырнули его еще на одну ступень вверх, туда, куда без Бобо, в одиночку, он вряд ли смог бы подняться пять лет назад.
Еще на одну ступень на бесконечном пути к успеху.
Йошиока смотрел тогда на них обоих вдумчиво и просветленно - он очень хорошо понимал, что сделал, познакомив этих двоих. Утонченного, вычурного короля рок-сцены красавца Такамасу Исихару, двадцати девяти лет от роду - и безалаберного формалиста с бразильскими повадками, безвозрастного Бобо.
Он сотворил им будущее.
Но главного, что произошло, не заметил даже всевидящий Тошикацу - как и каким образом это будущее стало возможным.
Писали, что MIYAVI легко воспринял манеру и новый для себя темп своего нового барабанщика...
Легко воспринял?! Болваны! Просто стадо болванов... Да он распахнулся, раскрылся навстречу этому темпу, он добровольно нанизался на этот темп, как слабая безмозглая бабочка на булавку, сдирая кожу на пальцах, меняя манеру игры на гитаре, с таким послушанием, с таким восторгом, что поначалу все больше молчавший Бобо только изумленно присвистнул и о чем-то глубоко задумался, пряча взгляд, нервно постукивая палочками по ближайшему барабану.
Вот тогда это и произошло.
Будущее.
С первых же совместных репетиций вдруг оказалось, что Бобо видит его иначе, чем другие. То есть, совсем иначе, безответственно пропуская мимо себя всё, во что уже не один год злорадно тыкал пальцем и яростно ставил ему в вину весь остальной мир рок-музыки: непотребные костюмы, девчачьи юбки, крашеные кукольные белесые кудри и челки, гольфики и чулочки, кружевные маечки и пирсинги на лице. Для безалаберного Бобо, способного выйти на сцену самого парфосного концертного зала в одних трусах - и то из искреннего уважения к публике - все эти юбки и кружавчики вообще ничего не значили. Да ему было бы искренне наплевать, если бы Така-чан скакал по сцене с голым задом, но Бобо искренне расстроило другое...
Такие хорошие руки. Такие сильные, выразительные пальцы, способные творить с гитарой такое, что никому другому даже в голову не придет, не говоря уже о возможности это исполнить, такая звуковая палитра - мальчишка фантастический виртуоз гитары, талантлив, как дьявол, но всё это пока пропадает впустую, забитое юбками, пирсингами и дурацким беганьем по сцене.
Нет ритма.
У мальчишки пока нет ритма самого себя. В этом его главная беда.
Про ритм Бобо, сжившийся со своими барабанами в далекой Бразилии, знал всё.
"Ты - маленький болван, Така-чан, - сказал тогда Бобо, сидя за своей установкой, грызя очередной леденец и сердито постукивая палочкой по ближайшему барабану. - Ты не за тем идешь на сцену. Ты очень хочешь понравиться зрителям, и поэтому совершаешь глупости. В этом твоя главная ошибка. Это они должны бежать на твой концерт, чтобы понравиться тебе, понимаешь? А ты должен любить свою гитару, прямо у них на глазах. Как только ты забудешь о них и разглядишь свою гитару, ты покоришь их навсегда. Тебе нужно изменить ритм. Понимаешь?"
Сам Бобо любил на сцене свои барабаны. Он боготворил их, одушевлял и сливался с ними в едином непрекращающемся гуле, из которого сплетался, формировался бешеный, нечеловеческий, пульсирующий каждым ударом жаркого бразильского солнца ритм.
В те минуты, когда Бобо играл на барабанах, он переставал быть человеком - он сам становился звуком, гулом, ритмом, барабаном, деревянными палочками. Бобо закрывал глаза, ему даже не нужно было видеть свою установку, он до доли миллиметра знал, как она расположена, потому что сам в те мгновения был своей барабанной установкой, своей отливающей серебром барабанных окружностей "Ямахой".
Коренастый, с черной бородкой, безвозрастный Бобо, похожий в обычной жизни на сельского глуповатого мужичка средних лет - играя на барабанах, становился прекрасен. Он становился прекрасен настолько, что от его вида перехватывало дыхание, а когда барабаны внезапно замолкали, хотелось просить, умолять - еще! Еще!... Пожалуйста, еще... Только не останавливайся...
Когда Такамаса в первый раз увидел, как Бобо играет на барабанах, в нем словно лопнул внутри какой-то застарелый нарыв, гной брызнул во все стороны, а на месте нарыва вдруг с нечеловеческой скоростью начало формироваться, возникать, пробиваться наружу что-то совсем иное, новое, неожиданное, давно ожидаемое, несущее в себе чуть слышное грозовое эхо гулких бразильских барабанов Бобо.
Спустя пять лет, в мировое турне по десяти странам со своим новым альбомом We are the others, Исихара возьмет только одного человека - своего барабанщика Бобо.
И будущее, подаренное им обоим легкой рукой Йошиоки, будет повторяться - снова и снова, в каждой стране, в каждом городе, на каждой сцене, на глазах сотен и сотен заходящихся восторгом человек, которые даже не догадаются, что происходит перед ними на залитой ало-золотым светом софитов сцене.
Как и они сами не сразу осознали, что случилось на одной из репетиций на второй месяц совместной работы, когда они отчаянно и непрерывно искали ритм, о котором сказал ему Бобо.
В самом начале многие окружающие их люди не понимали, как Бобо вообще согласился с ним работать.
Как не отшатнулся в негодовании, почему его не покоробили все эти юбки, чулки и пирсинги, над которыми уже откровенно смеялось пол-мира.
Они недооценили бразильскую безалаберность Бобо, его леденцы и орешки, его трусы, в которых он задумчиво выбредал на сцену очередного концертного зала, его абсолютное нежелание видеть то, что ему не интересно - как раз те самые юбки и пирсинги - и его филигранное умение разглядеть под горой наружной мишуры истинное мастерство - виртуозное владение гитарой и яростную готовность искать новые формы и возможности существования на сцене. Истинное мастерство Бобо уважал всегда, в чьем бы исполнении оно не проявлялось.
Мальчишке просто нужен был свой ритм.
Они искали этот ритм.
Какой-нибудь новый, непривычный, неожиданный для слушателей. Искали уже больше месяца, перебирая все возможные варианты, уходя куда-то в стороны, возвращаясь назад и снова уходя...
Он тогда реально устал - стоял на сцене, сжимая одной рукой гриф гитары, в мокрой от пота футболке, смотрел на барабанную установку, за которой также молчаливо, понуро, сидел Бобо, вертя в ладонях барабанные палочки, и что делать дальше, не понимал, кажется, в тот момент никто.
А потом замерший за своей установкой Бобо вдруг зажмурился, взмахнул рукой - и нервная барабанная палочка с размаху врубилась в натянутую до дрожи кожу крайнего барабана.
В тишине зала грохнул гулкий удар.
Такамаса дернулся всем телом от неожиданности - ему вдруг показалось, что его барабанщик выстрелил в него. Резкий, внезапный звук словно прострелил его мокрую от пота футболку, хлестко ударил по коже и застрял где-то в груди, пульсируя и обжигая, почти на уровне физической боли.
Исихара поднял глаза - из-за ударной установки на него смотрел Бобо, смотрел мрачно, не мигая, угрожающе, и в его обычно полусонном взгляде сельского дурачка плескались чернеющая ярость и жадное предвкушение чего-то более жуткого, чем смерть, завораживающего этой жутью и обреченно неизбежного.
Сам не осознавая, что делает, он, словно защищаясь от все еще висевшего в воздухе гула барабана, не глядя, рванул струну.
Гитара отчаянно вскрикнула, отталкивая, отбрасывая от себя этот гул, пытаясь освободиться от него, но, перекрывая ее звучание, из угла опять ударил барабан. И опять, как выстрел.
Этот второй удар барабана он уже прочувствовал всем телом - растекшимся по коже, обжигающим, беспощадным. Сердце колотилось в горле, во рту стало сухо, а еще стало немного страшно - казалось, сидящему за ударной установкой Бобо достаточно просто вскинуть руку, чтобы по-хозяйски сдавить ему шею, перекрывая доступ воздуха.
Бобо смотрел на него все так же мрачно, угрожающе и неумолимо.
Он рванул другую струну, и на оседающее эхо уходящих в небытие первых звуков наложился другой жалобный вскрик инструмента, пытающегося хоть как-то закрыть собой своего хозяина.
И тут же, без пауз, третий удар по натянутой коже барабана - и мгновенно, ответом, третий ответный вскрик гитары.
И ещё, и ещё...
Бобо буквально расстреливал его из своих барабанов - безжалостно, не давая ни секунды передышки, не позволяя опомниться, отвернуться, вынуждая ловить грохочущий, обжигающий барабанный гул лицом, грудью, руками, кожей, нервами - он ускорял и ускорял темп, загоняя, запутывая, не позволяя вздохнуть, не давая шанса укрыться, отвернуться, спастись.
А навстречу барабанам, захлебываясь собственными вскриками, давясь и плача, била гитара - струны ловили барабанные пули, звеня, сталкиваясь между собой, сливаясь и распадаясь на скопище отаянных бесстрашных звуков, бросившихся в неравный бой с беспощадным барабанными очередями бразильской школы.
Тонкие пальцы, обезумевшими бабочками мечущиеся по гитарным струнам - и сильные шершавые ладони, сросшиеся с барабанными палочками.
Битва звуков, смертельное сражение двух инструментов.
Бой равных, ведомых единым ритмом, а, значит, победителя быть не может.
Ритм не в силах победить сам себя.
Когда через несколько секунд наступила тишина, с трудом дышавший Исихара медленно приоткрыл глаза - у него было страшное по своей реальности ощущение, что его только что изнасиловали, вот тут, на этой сцене - беспощадным барабанным боем. Хорошо, что сегодня они в зале одни, наверное, со стороны это ужасно выглядело.
Но... он услышал. Он, действительно, услышал тот самый ритм, о котором вот уже какое-то время твердил ему его барабанщик - Бобо только что вколотил этот ритм в его тело, в его кожу, в его чувства и в его страх, то этот тупик уже навсегда. Вколотил своими барабанными палочками, своими сильными крепкими руками, своими годами, прожитыми в горячей, чувственной Бразилии, своим желанием выволочь его из вычурного порочного мирка девчачьих юбок и крашенных чёлок - чтобы швырнуть с размаху так, что лицо в кровь, во что-то горячее, обжигающее и безумно живое.
В новый ритм, за которым заходится судорожным стуком живое человеческое сердце. И неважно, чье оно - гитариста или барабанщика.
Головой он понимал, чего хотел, чего добивался его барабанщик, устроивший ему только что пытку на грани фола, только... Во всем, что сейчас произошло, чего-то безумно не хватало - самого главного, самого нужного, без чего весь этот ритм мог так и остаться разовой пыткой, отдельной зарисовкой, случайностью, не имеющей ни продолжения, ни своей пульсирующей кровеносной системы, которая позволила бы ему ожить.
Он чуть слышно застонал, еще сильнее вцепившись трясущейся ладонью в гитарный гриф - только что услышанный ритм ускользал, рассыпался, просачиваясь, как песок сквозь пальцы, не позволяя себя запомнить, уловить удержать.
Ритм исчезал.
Резко скрипнуло кресло, тяжелые приближающиеся шаги по сцене...
Он поднимает голову - перед ним стоит Бобо, у него все тот же взгляд, каким он был за барабанной установкой минуту назад - мрачный, угрожающий и беспощадный.
Бобо протягивает руку и решительно снимает с его шеи ремень гитары, забирая инструмент, не глядя, укладывает гитару одной рукой на ближайшую пластиковую подставку.
Секунду смотрит на Такамасу...
- Пойдем, Така-чан... Ты сам увидишь свой ритм... - Бобо говоит очень тихо, но от каждого произносимого им звука мороз идет по коже, она поочередно то вспыхивает огнем, то леденеет, сопротивляться происходящему невозможно. Он не хочет сопротивляться. Ему это даже в голову не приходит - так угрожающе мрачен и беспощаден сейчас Бобо. - И когда ты его увидишь - уже никогда не сможешь забыть...
Он просто берет Исихару за руку и ведет за собой со сцены за кулисы.
Мальчишка идет за ним молча, как послушный щенок.
Сопротивляться Бобо даже в голову не приходит.
Бобо, разумеется, отлично знает, что до женитьбы у Такамасы было много партнеров, очень много - и парни, и девушки. Первых даже побольше - кружевные юбки и пирсинги на губах, в которых мальчишка совсем юным бегал по сцене, говорили сами за себя. Собственно, Такамаса этого никогда не скрывал - не гордился, как некоторые, но и не скрывал. Мир рок-музыки жестко диктует свои законы поведения, которым приходится соответствовать, если хочешь удержаться в этой обойме, да еще на таком уровне, на который замахнулся Исихара.
Бобо, безалаберному японскому формалисту, на это плевать.
Он знает другое.
Он знает, как мальчишка одинок, как не уверен в себе, как судорожно пытается найти хоть что-нибудь, за что можно было бы ухватиться, что-нибудь - или кого-нибудь. Пытается найти и не может. Бобо это все увидел в видеоклипах Такамасы, в его роликах, в его вульгарной многолетней сценической истерике, растиражированной интернетом и ютубом. Так всегда происходит, когда человек еще не услышал, не ощутил, не нащупал свой ритм.
А вот про ритм, как теперь про мальчишку, Бобо знает всё.
Он уверенно заводит Исихару в первую же попавшуюся под руку комнату за кулисами - полутемную, небольшую, с очень широким представительским креслом, которое по габаритам вполне можно было бы назвать диваном. Никто из сотрудников не знает, зачем в этой комнате стоит подобная вычурность, но Бобо она сейчас на руку. Он подводит мальчишку к креслу и с силой бьет в спину.
Исихара от внезапного удара летит лицом в мягкий, палевой, расцветки, велюр.
Он судорожно, рвано дышит, внутри все замерло, оцепенело в тянущем, мучительном ожидании.
Несколько секунд неслышной возни, тихий шорох рвущейся бумаги... Если безалаберный бразилец Бобо озаботился презервативом, то задумал он всё это не сейчас, и даже не пять минут назад, на сцене, под гулкий, безжалостный барабанный рокот, а много раньше, еще до прихода на репетицию, утром, когда вдумчиво припрятывал маленький квадратик из серебряной фольги.
Может, он нашел тот единственный способ объяснить всё про настоящий ритм?
Руки Бобо рывком сдергивают с узких бедер так ненужные сейчас рабочие джинсы, трусы, сминают, стискивают округлые, изящные ягодицы, одна рука проскальзывает вперед, на живот, к паху, вниз, вверх, вниз, вверх. Исихара чувствует спиной всю тяжесть Бобо, мощную, давящую - и страшно сильную. Эта горячая сила - как природа, как сама жизнь, к ней хочется прижаться, подчиниться ей, раствориться в ней, стать ее частью, пропитаться ею, чтобы тоже обрести уже свою, неповторимую, особенную силу. Он подается спиной назад, с восторгом чувствуя, как в ответ тяжелая, агрессивная масса еще сильнее распластывает его грудью по дивану.
Висок простреливает снопом искр, фейерверк отдается в глаза так жгуче, что приходится жмуриться, чтоб не ослепнуть.
- Бобо-сан... Больно... Бобо-сан... - хрипло шепчет он, а потом тихо, беспомощно плачет - от боли, от счастья, что не надо ничего объяснять, подбирать какие-то слова, оттого, то его поняли, сразу и навсегда, оттого, что он уже начинает слышать этот совершенно новый, неправдоподобно живой, выносящий мозг ритм - левой лопаткой, там, где у Бобо бьется прижимающееся к нему сердце.
Длинная выкрашенная челка падает на глаза, завешивает лицо, но сейчас он видит Бобо даже зажмурившись.
Руки у Бобо сильные, опасные, из них не вырваться. Но Исихаре совершенно не хочется из них вырываться.
- Так зажат... Расслабься, пожалуйста... Иначе ты меня пополам сломаешь... - жаркий, раскаленный шепот Бобо опаляет шею, ухо, стекает выступающими каплями пота по тонкой, расписанной рисованными татуировками груди. - Расслабься, мальчик...
Он глубоко дышит ртом, собираясь, пытаясь подчинить себе плохо слушающиеся собственные мышцы. Руки Бобо надежно поддерживают его, гладят, помогают успокоиться, а собственное возбуждение уже настолько велико, что каждое прикосновение пальцев его барабанщика к
возбужденной плоти выбивает тянущую дрожь по всему позвоночнику.
Он сам хочет этого. Хочет настолько сильно, что запаниковавшее было тело внезапно становится мягким и податливым, раскрываясь, впуская в себя эту горячую, обжигающую силу, с которой до слез хочется слиться, чтобы раствориться в ней.
Бобо мгновенно чувствует, что тело в его руках перестает сопротивляться, становится завораживающе покорным, послушным, и, забыв о боли, измучившей обоих, одним дерганным рывком вталкивается в раскаленное, узкое нутро.
- Тебе нужен был мужчина... Мужчина... - яростно шепчет Бобо, снова и снова вбиваясь в парня, теряя голову от того, как беспомощно, беззащитно вздрагивает под ним от каждого нового толчка Исихара. - А не крашеные куклы с пластиковыми членами... А теперь просто слушай ритм...
Бобо трахает его долго, невыносимо долго, изворачивая в разных позах, то вздергивая над диваном, то бросая обратно, лицом в мягкий велюр, все шире и шире раздвигая узкие точеные колени, то и дело перехватывая окаменевший член, не позволяя кончить, заставляя снова и снова раскачиваться на этих безумных, ядовитых качелях боли и наслаждения. Бобо играет на нем - как на своих обожаемых барабанах, выстукивая пальцами по телу ритмы - по плечам, по груди, по багровеющим от возбуждения торчащим соскам, по животу по бедрам, по спине, по ягодицам, по ногам. Бобо превращает его самого в какой-то совершенно новый, незнакомый, покоряюще прекрасный ритм, от которого кожа горит красными отметинами пальцев, а перед зажмуренными глазами рассыпаются раскаленными искрами непередаваемо прекрасные фейерверки.
Исихара даже не осознает, что все это время беззвучно рыдает - хватая воздух открытым ртом, жмурясь, давясь всхлипами, и только шепчет непрерывно, почти без пауз, не слыша сам себя, не понимая, что вообще издает какие-то звуки. - Еще!... Еще!... Пожалуйста, еще... Только не останавливайтесь, Бобо-сан... Пожалуйста, еще!...
Почти утонув в пьянящем ощущении властного восторга, Бобо каким-то звериным чутьем, которым так славятся бразильцы, чувствует, что мальчишка выплакивает сейчас свой страх, свое одиночество, которое давило его изнутри столько лет, свою неуверенность, свою усталость, свои нервные срывы и истерики, свои девчачьи юбки, гольфы и пирсинги, а, значит, им на смену должно будет придти что-то совсем иное, настоящее. То, в чем обязательно будет его новый ритм.
Когда Бобо видит, что мальчишка на пределе, что он не может уже даже всхлипывать, только беспомощно хрипит - Пожалуйста! Бобо-сан, прошу вас... Пожалуйста... - он одним резким рывком переворачивает его обратно на живот, сам снова наваливается на спину, и парой резких, жестких движений доводит парня до оргазма, куда через несколько рваных толчков в обессилевшее тело срывается и сам.
Новый, рожденный на этом диване ритм уносит в своей воронке их обоих.
Потом Исихара спит - в той же позе, как его оставил Бобо, неспособный, не имеющий сил даже повернуться на бок. Он заботливо укрыт собственной майкой и футболкой своего барабанщика, остальные вещи пока валяются на полу - Бобо неподвижно сидит рядом на диване и одной рукой придерживает Такамасу за плечо: чтобы тот, когда проснется, сразу ощутил, что он не один.
Исихара спит полчаса, потом он открывает глаза, они с Бобо молча смотрят друг на друга, Бобо помогает мальчишке одеться, привести себя в порядок - и они снова идут на сцену, чтобы опробовать новый, только что родившийся на этом диване ритм.
Через пару дней они покажут продюсеру свой внезапный экспромт для двух инструментов, что и породит новую концепцию образа Miyavi - Битва двух самураев, гитара против барабана, музыкальный бой равных.
Исчезнут девчачьи юбки, кружева, пирсинги и выкрашенные в кислотные цвета челки. Исчезнут истерики на сцене, визги и дурацкие попытки понравиться публике.
Останется безумно красивый, харизматичный, брутальный черноволосый парень в красной кожаной куртке с гитарой, на которой он играет так, словно живет в другом измерении - и барабанщик Бобо, японец бразильского разлива, человек без возраста с глуповато-наивным лицом.
В рамках новой концепции безалаберный бразилец Бобо по-прежнему будет выходить на сцену в трусах и шлепанцах - из уважения к публике.
Спустя пять лет они вместе поедут с новым альбомом в мировое турне - и в каждой стране, в каждом городе, на каждом концерте, на глазах переполненного, набитого, визжащего от восторга зала они будут играть свои тридцать секунд музыкальной битвы - гитара против барабанов - и только они двое будут точно знать, что именно происходит в эти мгновения под палящими лучами софитов, под яростные крики восторга и аплодисменты зала.
И что будет происходить потом, позже, когда концерт закончится.
- Иди сюда... Така-чан... - Бобо недовольно морщится, так, что топорщиться черная бородка, закаменевший подбородок выражает происходящему явное неодобрение, губы сурово сжаты, но он выбрасывает вперед сильную ладонь, стискивая, сминая пальцами красную натуральную кожу вычурно-короткой, до талии куртки с черно-серебряными заклепками, в которой призрачной дымкой, привидением, угадывается черноволосый, неприлично красивый, замерший парень, и рывком волочет, тащит красную кожу к себе, вместе с тем, кто внутри. - Така-чан... Слушай...
Пальцы у Бобо - как гвозди.
На подушечках ладоней - многолетние, несходящие мозоли от деревянных палочек, точно такие же - на подушечках пальцев. С барабанными палочками надо обращаться чутко, бережно, вдохновенно - в этих палочках рождается и исчезает гулкий звук, до этого мгновения никогда еще не существовавший на сцене, каждый раз разный, рождается мгновенный, беспощадный постоянно ускоряющийся ритм, сливающийся на финале в чистый гул прощальной ноты. А это самое важное, что только может быть в этом мире
Звук и ритм.
Про ритм Бобо знает всё.
Со всем остальным можно обращаться, как получится, как придется. Так, как он сейчас обращается с этим черноволосым, послушным каждому движению сильных мозолистых ладоней изнемогающим от ожидания мальчишкой, безжалостно вытряхивая его из укороченной красной куртки натуральной кожи, сминая складками, задирая белую пафосную тунику с открытыми плечами, обнажая тонкую, потную, расписанную темной растительной краской кожу, под которой угловато проступают ребра...
Так, как он обращается со своим гитаристом Такамасой Исихарой, когда их никто не может увидеть.
Когда Бобо стало понятно, что Така-чан нуждается в таких встрясках, что они ему необходимы, как воздух, особенно после тяжелых заграничных ответственных концертов, Бобо впервые в своей безалаберной жизни решил зайти в спортивный зал - таскать то и дело на руках или в охапку Исихару, самого Miyavi, задача достаточно ответственная, и Бобо решил, что ему не помешает проверить силу своих рук.
Убедившись, что в спортзале нет ничего, что бы он не смог поднять и перенести с места на место, Бобо успокоился и ушел из зала.
Барабанные палочки и репетиции по шесть часов в день - лучший тренажер, он всегда это знал.
Он яростно прижимает к себе тонкое, покрытое рисованными татуировками тело, сегодня у них очень мало времени - концерт в Москве только закончился, а уже необходимо ехать в аэропорт, завтра концерт в Петербурге.
Этот короткий, заканчивающийся тупиком коридор Бобо приглядел еще утром, он понимал, что у них не будет физической возможности искать комнату - сразу с концерта надо ехать на самолет.
Бобо по-хозяйски срывает с узких берех черные кожаные штаны, чувствуя, насколько от одних только торопливых прикосновений возбужден его гитарист Такамаса Исихара. Он дрожит, вцепившись в сильные, накачанные плечи Бобо, бессильно опускает голову на грудь своему барабанщику...
Если бы не концерт в Петербурге, Бобо предпочел бы, чтобы Така-чан сперва выспался, нормально поел, а там уже можно было бы не спеша помочь мальчишке восстановить затраченную на сцене энергию. Но такой возможности у них нет, поэтому все происходит здесь и сейчас - в одном из тупиковых коридоров московского клуба YotaSpace.
- Я затрахаю тебя насмерть, Така-чан... - зло шепчет Бобо, упирая Исихару голой спиной в стену, надежно подхватывая его под ягодицы, чтобы мальчишка смог удобнее обхватить бедра Бобо худыми, но сильными ногами. - Я затрахаю тебя насмерть, ты меня понимаешь?... Если ты будешь смотреть на меня так, как сегодня... - он хочет сказать "на дуэли", но в этом нет смысла, оба прекрасно понимают, о чем говорит барабанщик. - Ты не оставишь мне выбора...
Исихара тихо смеется, а потом чуть слышно стонет, закусив губу - больно...
Но через несколько мгновений опять забывает об этом.
Два тела опять живут в одном, рожденном ими пять лет назад ритме.
Только так Бобо может со стороны обнять, ощутить, физически почувствовать своей рукой свой собственный ритм - через того, кто бьется сейчас в его руках, доверчиво опустив голову ему на плечо.
Только так.
Это единственная возможность.
Сейчас, в эти минуты, всем в мире для Такамасы Исихары может быть только Бобо - в руках которого, в хриплом дыхании которого можно забыться, покориться, и ни о чем не думать, потому что пока у него есть эти руки, пока у него есть этот ритм бразильских барабанов - жизнь будет продолжаться, от нового тупика к еще более новому тупику, а, значит, путь к успеху, действительно, бесконечен.
Когда рядом Бобо.